Кишиневское направление (журнальный вариант)

Гладкий Виталий Дмитриевич

— Будем драться, — решил Маркелов.

Быстро рассредоточились и стали ждать. Нужно было во что бы то ни стало продержаться до темноты.

Десятка три эсэсовцев медленно ползли по склону. Рыжий офицер снял фуражку, расстегнул мундир и часто вытирал лицо носовым платком. "С него и начну", — подумал старший лейтенант Алексей Маркелов и нажал на спусковой крючок.

Автоматный огонь несколько ошеломил преследователей. Некоторые успели спрятаться за стволы деревьев, кое-кто побежал вниз, а часть, и среди них рыжий офицер, остались лежать, сраженные наповал. Две

овчарки скулили и рвались с поводков, пытаясь сдвинуть с места своих хозяев; третья, оборвав поводок, бросилась на Пригоду.

— Гарный пес, — сокрушенно вздохнул тот и всадил в овчарку пулю. — В погани рукы попався…

Некоторое время царило затишье, видимо, гитлеровцы, дезорганизованные гибелью командира и удачными действиями разведчиков, пытались разобраться в обстановке. Пользуясь этим, разведчики сменили позиции.

Наконец заговорили и автоматы эсэсовцев. Плотный огонь прижал разведчиков к земле. "Обходят", — понял Маркелов.

Эсэсовцы уже забрались на холм с правой стороны и, тщательно укрываясь за деревьями, сокращали дистанцию мелкими перебежками. "Забросают гранатами. — Старший лейтенант дал очередь в их сторону. — Не продержимся. Нужно отходить…"

Разведчики, отстреливаясь, уходили к долине.

* * *

Капрал Георге Виеру, невысокий худощавый парень двадцати трех лет, читал письмо из дому.

"…А еще сообщаю, что Мэриука уехала в Бухарест. Она вышла замуж за сына господина Догару, помнишь, он прихрамывал на левую ногу и в армию его не взяли. Мэриука приходила перед отъездом попрощаться. Вспомнили тебя, поплакали. У них в семье большое несчастье, мы тебе уже писали, — на фронте погиб отец. А неделю назад младший брат Петре попал под немецкий грузовик, и теперь у него отнялись ноги. На этом писать заканчиваю, береги себя, Георге, когда стреляют, из окопа не высовывайся. Я молюсь за тебя каждый день, и мама тоже. Все целуем тебя. Твоя сестра Аглая. Тебе привет от Джэорджикэ и Летиции".

— Что раскис, Георге?

— А, это ты, Берческу… — Виеру подвинулся, освобождая место для товарища.

Берческу закурил, мельком взглянул на письмо, которое Виеру все еще держал развернутым, и спросил:

— От Мэриуки?

— М-м… — промычал неопределенно Георге и спрятал письмо в карман. Закуришь? — протянул Берческу помятую пачку дешевых сигарет.

— Давай."

Покурили, помолчали. Берческу искоса поглядывал На Виеру — тот был явно не в себе.

— Все, нет Мэриуки, — наконец проговорил Георге и, поперхнувшись сигаретным дымом, закашлялся.

— Что, умерла?

— Вышла замуж.

— За кого?

— Ну не за меня же! — вскочил Виеру и нырнул в блиндаж.

Через пару минут за ним последовал и Берческу. Виеру лежал на нарах, закинув руки за голову и о чем-то думал.

— Кхм! — прокашлялся с порога Берческу.

Виеру посмотрел на него и отвернулся к стене.

— Георге… — голос Берческу слегка подрагивал. — Ты это… ну, в общем, не переживай. Война закончится, ты молодой, найдешь себе.

— Берческу! — Виеру резко поднялся, схватил товарища за руку. — Давай уйдем! Домой.

—

Ты что, Георге! — Берческу замахал руками. — Поймают — пули не миновать. Здесь хоть надежда на солдатское счастье…

— Уйду сам… Ничего я уже не боюсь, Берческу. Не могу! Не хочу! Три года в окопах. Ради чего? Немцы нас хуже скотины считают. А свои? Вчера капитан Симонеску избил денщика до полусмерти только за то, что тот нечаянно прожег утюгом дыру на его бриджах. А тебе, а мне мало доставалось?

— Да оно-то так… — Берческу мрачно смотрел в пол. — Я тоже об этом думал…

Ночью роту, в которой служил капрал Виеру, подняли по тревоге, усадили в грузовики и отправили в неизвестном направлении.

Два последующих дня солдаты трудились не покладая рук — сколачивали фанерные макеты танков и пушек, красили их в защитный цвет. На третий день макеты начали устанавливать на хорошо оборудованные и замаскированные позиции, откуда немцы спешно убирали танки, противотанковые орудия и тяжелые минометы.

Георге старательно обтесывал длинную жердь — ствол пушки-макета. Работа спорилась, время бежало незаметно; пряный дух свежей щепы приятно щекотал ноздри, и капрал пьянел от такого мирного, уже подзабытого запаха. Рядом, что-то мурлыча под нос, трудился и обнаженный по пояс Берческу полуденное солнце припекало не на шутку.

— Эй, капрал!

Виеру оглянулся и увидел коренастого немецкого унтер-офицера, который махал ему рукой.

— Иди сюда!

Виеру нехотя поднялся, стряхнул с одежды мелкие щепки и направился к большой группе немецких солдат, которые, беззаботно посмеиваясь, собрались вокруг поддомкраченного грузовика; на земле лежало колесо, а возле него стоял автомобильный насос.

— А ну качни… — Унтер-офицер показал на насос.

До Георге, который все еще пребывал в радужном настроении, навеянном работой, смысл этих слов дошел с трудом; он уже было взялся за рукоятку насоса, как вдруг кровь ударила в голову, и Георге, медленно выпрямившись, мельком взглянул на унтер-офицера и пошел обратно.

— Эй, ты куда?! Стой! — Унтер в несколько прыжков догнал Георге Виеру и схватил за плечо.

Георге обернулся. Немец был одного роста с ним, но пошире в плечах, на капрала повеяло сивухой — унтер-офицер был навеселе.

— Ты что, не понял? Пошли… — потянул немец капрала за рукав.

Виеру отдернул руку и зашагал дальше.

— Георге! — услышал он вдруг крик Берческу. И в тот же миг сильный удар в челюсть свалил его с ног.

— Паршивый мамалыжник… — зашипел, брызгая слюной, унтер и пнул Георге ногой. — Вставай!

Георге вскочил и в ярости ударил по губам унтера. Тот явно не ожидал такого оборота, отшатнулся, провел тыльной стороной руки по губам и, увидев кровь, с криком бросился на Георге. Они сцепились и покатились по земле.

— Держись, Георге! — долетел до Виеру голос Берческу…

Немецкие и румынские солдаты дрались до тех пор, пока не прибыл наряд полевой жандармерии.

— Расстрелять мерзавцев! Всех! — Немецкий полковник топнул ногой. Они осмелились поднять руку на солдат фюрера!