Кит на заклание

Моуэт Фарли

Дэнни потом сказал мне, что киту ничего не стоило разнести в щепки оба наших катера. Почему же он не стал мстить нам за те страдания, которые ему причинили люди? Или на месть способен только человек?»

Удостоверившись в том, что мы не хотим ей зла, китиха стала проявлять какой-то странный интерес к нашим двенадцатиметровым моторкам, днища которых по форме, возможно, напоминали китов. Казалось, мы чем-то притягивали китиху, и несколько раз она проплывала прямо под нами; больше того, иногда она проходила между нашими катерами, старательно избегая соприкосновения с якорными канатами. У всех нас было отчетливое ощущение, что она остро переживает свое одиночество. Такое же впечатление произвела

китиха и на братьев Ганн, когда снова и снова приближалась к их небольшой лодке. Клэр даже предположила, что китиха просит о помощи. Но как это можно было проверить?

Меня очень беспокоили последствия обстрела, но, несмотря на огромное количество пулевых ран, ни одна из которых как будто не кровоточила, китиха выглядела вполне здоровой. Двигалась она уверенно и мощно, и воздух, который она выдыхала, не был окрашен кровью. Хотелось верить, что пули действительно не причинили морскому гиганту большого вреда и перенесенные им мучения не приведут к серьезным последствиям.

С наступлением сумерек мы неохотно покинули заводь. Общение с китихой погрузило нас в полугипнотическое состояние. В молчании возвращались мы домой; наконец полицейский катер подошел поближе, и констебль Мэрдок прокричал нам:

— Стрельбы больше не будет. Это я гарантирую. Мы с Дэнни станем патрулировать заводь каждый день. А если понадобится, то и дважды в день.

Именно в этот момент я впервые осознал решение, которое, сам того не подозревая, принял, видимо, еще в заводи: я отчетливо понял, что должен положить все свои силы на спасение китихи. Позже я подобрал множество разумных оснований для своего решения, но тогда, на пути из Олдриджской заводи в Мессерс, я не размышлял, я был во власти сильнейшего чувства. Если бы я верил в сверхъестественные силы, то мог бы сказать, что услышал «зов свыше», и, пожалуй, это не такое уж нелепое объяснение. В свете дальнейших событий я даже готов предположить, что каким-то непостижимым образом действительно «услышал» донесшуюся из чуждого мне мира мольбу о помощи, — и ответить на нее отказом было невозможно.

Всю дорогу домой в моей голове роились самые беспорядочные мысли: то я прикидывал план действий, то предавался мечтам, то пугался, что все сорвется. Ясно было одно: без посторонней помощи мне китиху не спасти. Нам с ней нужны были союзники.

Вернувшись домой, я позвонил «боссу» — управляющему рыбозаводом, который благодаря своему служебному положению был одним из самых влиятельных людей в городе. Я долго и сбивчиво объяснял ему, как важно для Бюржо и для всего мира, чтобы мы сохранили жизнь доставшегося нам животного — ценного представителя одного из крупных видов китообразных. Управляющий был человеком замкнутым и необщительным и смотрел на жизнь с точки зрения непосредственной выгоды; он явно не верил, что жизнь какого-то кита может иметь такое значение. Наконец он согласился развесить на заводе объявления с просьбой оставить китиху в покое.

Сам того не подозревая, «босс» оказал мне ценную услугу: столкнувшись с его равнодушием, я понял, что мне необходимо найти несколько простых и убедительных доводов в пользу спасения китихи. Самый очевидный из них заключался в том, что, насколько мне было известно, никогда прежде человеку не удавалось непосредственно наблюдать крупного кита-полосатика в естественных условиях. Теперь такая возможность представилась. Я был уверен, что ученых-китологов она обрадует не меньше, чем меня, и они немедленно придут нам на помощь. Следовательно, решил я, надо поднять на ноги ученых.

Однако сделать это было не так-то просто. Телефонная связь Бюржо с внешним миром состояла в то время из сложной системы радиопередатчиков и микроволновых трансляционных установок, причем многочисленные звенья этой цепи были далеко не совершенны. Для того чтобы дозвониться до нужного абонента в «большом» мире, требовались многочасовые героические усилия, но и это еще не гарантировало даже мало-мальски

приемлемой слышимости. Я не любил черный аппарат, висевший у нас на стене, не доверял ему и считал, что он существует только на случай крайней необходимости. Но как раз такой случай теперь и настал.

Прежде всего я бросился звонить в Федеральное бюро рыболовства, находящееся в столице Ньюфаундленда Сент-Джонсе. Ценой величайшего напряжения голосовых связок мне удалось изложить суть дела, и тогда тамошний старший биолог терпеливо, точно он говорил с любознательным, но несведущим ребенком, объяснил мне, что его отдел занимается только рыбами, а киты, видите ли, млекопитающие.

Проклиная этого бюрократа, я три часа подряд пытался дозвониться в Центральную станцию по рыбоводству, расположенную под Монреалем. Директор, с которым мне наконец удалось связаться, выразил мне сочувствие, но помог не больше, чем его сент-джонский коллега. Оказалось, что их специалист по китам послан в командировку в США — изучать скелеты в музеях. Не могло быть и речи о том, чтобы оторвать его от этого занятия ради наблюдений за живым китом-полосатиком в Бюржо.

Стояла глубокая ночь. Мною начало овладевать сознание моей беспомощности и, кроме того, ощущение некоторой нереальности происходящего. Трудно было поверить, что мир науки может равнодушно пройти мимо уникальной возможности хотя бы отчасти проникнуть в тайны одного из самых удивительных существ, когда-либо живших на Земле.

Чувствуя, как подступает отчаяние, я стал звонить Джеку Мак-Клеланду, моему издателю и старому, испытанному другу, жившему в Торонто. Джек безропотно встал с постели и несколько часов подряд провел у телефона, пытаясь заинтересовать зоологов в разных уголках Канады. Чаще всего поднятые среди ночи ученые не скрывали своего раздражения; никому из них не было дела до финвала, пойманного в Бюржо. Один видный китолог из Британской Колумбии вежливо выслушал Джека, а потом прочел ему небольшую лекцию.

Финвалы, сказал он, не едят сельдь. Они питаются исключительно планктоном. Поэтому, даже если я действительно поймал финвала, я не сумею его прокормить. Однако кормить подобного пленника совершенно ни к чему, так как финвал может прожить полгода, питаясь запасами подкожного жира. Далее: здоровый финвал никогда не приближается к берегу, и, следовательно, если кит в Бюржо в самом деле финвал, то он болен или умирает. Поскольку китологи исследовали уже довольно значительное количество мертвых финвалов, то еще одна туша не представляет большого научного интереса. Он посоветовал Джеку выбросить мою затею из головы.

В субботу рано утром, когда я завтракал, Джек позвонил и сообщил мне о малоутешительных результатах своих попыток. Однако сдаваться он пока не собирался.

— Раз ты говоришь, что у тебя на руках восьмидесятитонный кит, я тебе верю. Боюсь только, что немногие поверят мне. Но ты не волнуйся. Занимайся проблемой кормежки, а я буду теребить этих идиотов до тех пор, пока кто-нибудь из них не соизволит заняться твоим китом.

В субботу снова поднялась пурга. Поход в Олдриджскую заводь пришлось отложить до наступления более сносной погоды, и я весь день ходил из угла в угол, составляя разные планы спасения китихи. Надо было обдумать и мои конечные цели. Допустим, я найду способ кормить китиху в заводи. Но ведь тогда свободы ей уже не видать; скорее всего, китиху станут использовать просто как приманку для туристов, и кто-то наживет на ней громадные деньги. Спасти животное только для того, чтобы отдать его на потеху цивилизованным дикарям, — что может быть отвратительнее! Однако голос подавали и чисто эгоистические соображения, и они заставляли меня колебаться. В конце концов, не каждому выпадает честь быть номинальным владельцем такого потрясающего зверя. Кто еще на земле имел когда-нибудь «ручного» финвала? И все же... и все же я понимал, что держать китиху в неволе не намного благороднее, чем использовать ее в качестве мишени.