Китайская головоломка
Шрифт:
Нетерпеливо шарил по карманам своего ватника. Закуривал. Затягивался жадно, глубоко. Улыбался рассеянно. Сигарета дотлевала. Он вытаскивал новую. Оторвалась пуговица. Он досадливо пнул ее ногой.
Потом повторил свой вопрос. Но я, к сожалению, не знал этого древнего изречения. Мао ждал ответа и смотрел на меня. В блестящих влажных глазах возбуждение, страсть… Он не пытался поймать меня на незнании. Нет, он просто был поглощен ходом мысли.
Что я мог ответить? Я пожал плечами и признался, что не знаю, но буду знать, ведь мне не так много лет, успею прочесть кое-что…
«Но, — заметил я, — в поселковой школе еще до революции на уроках Закона Божьего нас просвещали по части Священного
Мао усмехнулся и швырнул сигарету на пол.
На прощание он вдруг спросил: «Неужели вы не приглядели здесь ни одной милой женщины? Не стесняйтесь на этот счет…»
Я отделался шуткой.
13 марта.
Мао может часами сидеть в кресле, не выражая никаких чувств. Следуя традициям, он представляет собой поглощенного заботами государственного деятеля. Он «занят великими проблемами, все суетное, земное не может отвлечь…»
Я думаю, что в начале своей деятельности Мао Цзэдун сознательно вырабатывал в себе эти качества, они не были его собственным выражением. Однако годы работы над собой сделали их частью его характера. Того характера, который должен представлять в глазах народа подлинно государственного мужа великой Поднебесной…
Сталин и Мао слушают… друг друга
…Чан Кайши в опубликованной 1 января 1949 года новогоднем послании выступил с идеей заключения перемирия между КПК и гоминьданом. Советскому Союзу, США и Англии он предложил выступить посредниками. И это в тот момент, когда Народно-освободительная армия вела по всему фронту успешное наступление на деморализованные войска гоминьдана. Генералиссимусу Чан Кайши, как воздух, нужна была хотя бы временная передышка.
Как ни странно, Сталин заглотнул эту наживку и лично написал пространнейшую, со всех сторон обоснованную телеграмму, которую в январе по радио передавали два дня — 10 и 11 января. Суть же телеграммы сводилась к тому, чтобы направить Чан Кайши такой ответ: «Советское правительство стояло и продолжает стоять за прекращение войны и установление мира в Китае, но, раньше чем дать согласие на посредничество, оно хотело бы знать, согласна ли другая сторона — китайская компартия — принять посредничество СССР».
Мао Цзэдун ответил сразу же, 13 января. Он предложил И. В. Сталину сообщить Чан Кайши о том, что Советский Союз всегда желал и желает видеть Китай мирным, демократическим и единым. Но каким путем достичь мира, демократии и единства Китая это собственное дело китайского народа. Правительство же СССР, основываясь на принципе невмешательства во внутренние дела других стран, считает неприемлемым участие в посредничестве между обеими сторонами в гражданской войне в Китае. Вождю народов преподнесли нравоучительный урок. Но это было исключением из правила. А правило, которого строго придерживался Председатель КПК, состояло в следующем: каждую телеграмму на имя вождя народов он заканчивал словами — циньчжи (прошу указаний).
…Как раз в тот момент, когда Чан Кайши предлагал Мао Цзэдуну заключить военное перемирие, Народно-освободительная армия КПК стояла перед дилеммой: брать ли Пекин штурмом со всеми связанными с этим потерями в живой силе и разрушениями в городе или попытаться «ударить по рукам» с генералом Фу Цзои, командующим 300-тысячной армией, оборонявшей Пекин? В конце концов, сработал второй вариант. И Народно-освободительная армия вошла в древнюю столицу без единого выстрела.
Мао Цзэдуна же все это время волновали не только вопросы, касавшиеся чанкайшистской инициативы с перемирием и захвата Пекина. Своих соратников по ЦК КПК он поочередно озадачивал рассуждениями явно зондирующего характера. «Когда
Нетрудно догадаться, какой ответ он рассчитывал услышать. Но не услышал. Ни от кого. Тем не менее от мысли этой не отказался: вскоре после вступления в Пекин по его личному приказу Политуправление военного совета ЦК КПК официально организовало во всех подразделениях НОА серию докладов на тему о том, что «председатель Мао является императором в новых исторических условиях». Результат оказался нулевым. Но он еще более проникся этой идеей.
Как ее осуществить? И осуществима ли она? Как сложится дальше его судьба? Вопросы… вопросы… вопросы. Кто способен ответить на них?
Мао Цзэдуну, по его личной просьбе устраивают приватную встречу с одним из авторитетнейших даосов-отшельников. Она проходит под покровом глубочайшей тайны. Председатель КПК говорит как на духу. Даос молча выслушивает его, закрывает глаза, задумывается на мгновение и тихо произносит: «Ба, сань, сы, яо» — «834—1». И больше ни слова. Мао Цзэдун расстроен. Ожидал ясных ответов, а услышал нечто вроде головоломки, без малейшего намека на то, как разгадывать ее. Но мудрец ограничился тем, что уже сказал.
21 сентября 1949 года, выступая в Пекине перед делегатами сессии Народного политического консультативного совета Китая, Мао Цзэдун громогласно провозгласил: «Китайский народ, составляющий четвертую часть человечества, отныне выпрямился во весь рост». Председатель Коммунистической партии Китая не обмолвился ни единым словом ни о марксистском учении или хотя бы о своем детище — «китаизированном марксизме», ни о влиянии этого учения на национально-освободительную борьбу китайского народа. Главная цель его выступления состояла в том, чтобы показать, что он, именно он, вновь объединил китайскую нацию в единое государство, как это сделал когда-то Цинь Шихуан. Эту роль объединителя он затвердил 1 октября 1949 года, когда с трибуны Тяньаньмэня торжественно провозгласил: «Китайская Народная Республики создана! Отныне китайский народ встал во весь рост!»
На трибуне рядом с Мао Цзэдуном находились не только его ближайшие сподвижники по партии, но также представители китайской национальной буржуазии и даже влиятельные руководители хуацяо — многочисленных, разбросанных по всему земному шару общин китайских эмигрантов. Картина была глубоко символичная, но далекая от коммунистических идеалов.
…Утром 16 декабря 1949 года, спустя всего лишь два с половиной месяца после провозглашения КНР, Мао Цзэдун прибыл на специальном поезде в Москву.
Идея этого визита родилась у него еще в апреле 1948 года. Тогда он написал И. В. Сталину о том, что готов прибыть в Первопрестольную и предстать перед вождем народов. Мао не знал, каким будет ответ. Во многом это был тщательно продуманный им зондирующий жест. Председатель KПK прекрасно понимал, что у Сталина нет недостатка в причинах быть недовольным им, в частности тем, что произошло в Цзуньи, а затем в Яньани, где он покончил с «московской группой» во главе с Ван Мином. Наконец, Сталин не мог не понимать, что скрывается за «китаизацией» марксизма-ленинизма. Да мало ли что можно было инкриминировать вождю китайских крестьян?! Мао Цзэдуну было известно, что Сталин называет его «редиской» — то бишь «красным снаружи и белым изнутри». Впрочем, вождь народов окрестил так не только Мао Цзэдуна, но я многих других руководителей КПК. Одним словом, Председателю КПК было отчего испытывать волнения и тревоги. К тому же он ни разу не выезжал за пределы Китая.