Китайский попугай
Шрифт:
ГЛАВА XVI
Киношники приехали
Солнце скрылось за покрытыми снегом горными вершинами. Высыпали яркие звезды, и в их свете пустыня стала фиолетовой. В термометре, висевшем на стене патио, ртутный столбик стал на глазах убывать. Быстро холодало, поднялся сильный ветер.
– Не помешает приготовить на ужин что-нибудь горячее, – сказал Чарли Чан. – Пойду посмотрю, что есть в запасах.
Китаец удалился на кухню, журналист уехал в город, и Боб остался один. Он сел у окна. Перед глазами расстилалась тихая безбрежная равнина. «Сколько еще свободного места
Чарли вошел с подносом и стал расставлять на столе дымящиеся тарелки с супом.
– Кушать подано, сэр. Пришлось открыть консервы, так что я не уверен…
– Бросьте, Чарли, наверняка все вкусно.
К еде приступили вдвоем. За ужином Боб поделился с детективом своими мыслями о бренности рода людского.
– Знаете, Чарли, я только что понял наконец, почему, каждый раз оказавшись в пустыне, я испытываю какое-то беспокойное чувство.
– И почему же?
– Потому что на этих безбрежных просторах человек кажется маленьким и беззащитным. Достаточно взглянуть в окно, и тут же возникает вопрос: что значу я и мои жалкие проблемы в сравнении с этим огромным миром?
– Осмелюсь заметить, сэр, белому человеку не мешает понять эту истину и время от времени вспоминать о ней. Китаец же никогда об этом не забывает. Он всегда помнит, что человек – лишь ничтожная песчинка на берегу вечности. И сознание этого помогает ему жить спокойно, тихо и скромно. Китаец не пребывает в вечном волнении, как представители белой расы. Не портит сам себе жизнь.
– И правильно делает, – согласился Боб. – Неудовлетворенность – наша общая беда.
– Вот именно. А теперь, сэр, отведайте кусочек лосося, тоже консервы, увы. Знаете, я ведь недавно приехал в Америку, и в первый вечер в Сан-Франциско с удивлением, не веря глазам своим, наблюдал за тем, как бегут люди по переполненным тротуарам, какие озабоченные у всех лица. А куда торопиться? Торопишься или нет – конец-то для всех один.
Закончив ужин, Боб вызвался помочь китайцу убрать со стола и вымыть посуду, однако получил вежливый, но решительный отказ. Тогда он уселся в кресло и от нечего делать принялся крутить ручки радиоприемника. Вот послышался громкий, отчетливый голос диктора:
– А теперь, уважаемые радиослушатели, тот самый сюрприз, о котором мы говорили. Сейчас вы услышите голос несравненной Нормы Фицджеральд. У нее в этом году контракт с театром Мэзона, она исполняет одну из главных партий в «Июньской ночи». Что ты нам сейчас споешь, Норма? Норма отвечает, что вы сами услышите.
При имени Нормы Фицджеральд Чарли Чан, собиравшийся уже выйти из комнаты с подносом грязной посуды, остановился, поставил поднос на стол и приблизился к радиоприемнику. Оба услышали звучный голос певицы:
– Здравствуйте, мои дорогие. Я очень рада, что опять буду петь в Лос-Анджелесе.
– Ах, как бы хотелось
Тем временем всю комнату заполнили звуки глубокого, чистого сопрано. Боб Иден и Чарли Чан в молчании выслушали арию, а когда она закончилась, Чарли сказал:
– Вот еще одно чудо, совершенное белым человеком. Как далеко мы сейчас от певицы – и в то же время так близко! Я пришел к выводу, что нам придется нанести визит этой даме.
– Вы правы, Чарли, но как это сделать?
– Предоставьте мне решить эту проблему, – ответил детектив, выходя со своим подносом.
Иден погрузился в чтение какой-то книги, но никак не мог сосредоточиться на содержании. Прошел час. Зазвонил телефон, и веселый молодой голос в трубке произнес:
– Хэлло! Что слышно? Вы все еще тоскуете по огням большого города?
– Разумеется!
– Звоню вам лишь для того, чтобы сообщить – киношники уже здесь. Приезжайте.
Повесив трубку, Боб помчался к себе – одеваться. Пробегая через патио, он заметил, что Чарли Чан разжег огонь в камине. Неверные, слабые язычки пламени освещали полное, толстощекое лицо китайца. Возвращаясь, уже со шляпой в руке, Боб задержался на минутку.
– Вы так внимательно смотрите на огонь, Чарли. Наверняка ваши мысли далеко от этого камина. Раздумываете над тайной ранчо Мэддена?
– Вы правы, сэр. Мои мысли действительно далеко. Далеко от ранчо Мэддена. Я думал о Гонолулу, где ночи мягкие и теплые, совсем не такие, как здесь, в пустыне. Признаюсь вам – тоска по родным местам и родным людям тяжким камнем легла мне на сердце. И думал я сейчас о моем скромном домике и о моих девяти детках.
– Девяти! Боже праведный, вот это называется быть отцом!
– Вы правы. Перед вами действительно счастливый отец. А вы, как я вижу, собрались куда-то, на ночь глядя?
– Решил провести вечер в городе. Только что позвонила мисс Вэнделл и сообщила, что приехала сьемочная группа. Ах да, завтра они будут здесь, ведь Мэдден разрешил им сьемку. Наверняка он уже забыл об этом.
– Наверняка. И лучше ему не напоминать, а то откажет, мне же ужасно интересно посмотреть, как делается кино. Вернувшись домой, я расскажу об этом моей старшей дочке, она просто бредит кинематографом. И если я со знанием дела и со всеми подробностями смогу рассказать своим детям интересные вещи о «фабрике грез», представляете, как возрастет мой авторитет! Уважение к предкам в моем доме поднимется еще выше.
Боб рассмеялся:
– Надеюсь, вам завтра представится такой случай. Прощайте, Чарли. Постараюсь вернуться не очень поздно.
Через несколько минут Боб Иден уже ехал под черным бархатным небом пустыни, усеянным бесчисленными яркими звездами. Вспомнился ему бедняга Ли Вонг, похороненный на маленьком кладбище за Эльдорадо, но он отогнал от себя печальные мысли. Вскоре перед ним замелькали огни города.
Переступив порог гостиницы, Боб сразу понял, что тут все изменилось до неузнаваемости. Дом буквально дрожал от громких молодых голосов, раскатистого смеха и оглушительной музыки, гремевшей в баре.
У входа молодого человека встретила Паула Вэнделл.