Китеж уходит под воду (Исповедь мертвецов)
Шрифт:
Стало полегше после знакомства с Ксюшей. Теперь его вроде даже жалеют... Инвалид несчастный. ... Артур всегда очень четко чувствовал людей, их отношение к нему. Ошибался редко. От Ксюши шло добро, он ощущал ее способность одарить теплом, женской всепрощающей жалостью. Грех было не воспользоваться столь превосходным "суповым набором".
Миловидная, чуть старше его самого, побывавшая уже замужем и хлебнувшая горького, Ксения одна из коллег не сторонилась его. Подсела раз в перерыв, разговорились. Как водится вначале о литературе, живописи, потом помалу о готовке, о домашнем хозяйстве. Тут он многое знал, ей и неведомое. Заслушалась. Времени не хватило, потому встретились еще... Так
После кино бодро предложил зайти в ресторан. Просто поужинать. По дружески. Все прошло весьма мило и пристойно. Необязательно беседуя о предметах весьма нейтральных, проводил до ее такой же серой и облезлой пятиэтажки как и та в которой жил сам. На предложение зайти почаевничать, секунду подумав, согласился. Поддержал под руку на ступеньках. ... Кавалер.
Чай, по дурацкой советской привычке, пили из стаканов в подстаканниках. Восседая на рассшатанных стульях за покрытым клеенкой кухонным столом. Варенье, вишневое, слегка засахаренное, янтарными грудками лежало на хрустальных розетках, предмете Ксюшиной гордости, приберегаемой для приятных гостей.
Чаем дело не закончилось. Женщина выставила сначала сухое грузинское вино. Уговорила, выпил с ней за дружбу. Потом вытянула из старенького холодильника "ЗиЛ" початую бутылку "Столичной" , но он не поддержал и пить пришлось самой. Выпила можно сказать и ничего, пару рюмашек. Однако хватило. Осмелела, хоть немного язык заплетался, потащила нерешительного кавалера в спальню. Целовала жарко, повалила на никелированную, с шарами, кровать, прям на покрывало, утопила голову в пуховой подушке с кружевной, крахмальной наволочкой. Особым изобилием жилище ее не отличалось, хоть бедненько, но, по крайней мере, чисто, пристойно. Спокойно отметил Артур.
Дальше того дело не продвинулось. Не отозвался Артур Игоревич на ее ласки, уж совершенно откровенные и отчаянные. Не интересовали его женщины. Этого он ей правда не открыл, а придумал некую душесчипательную историю с травмой в училище военном, с последствиями нехорошими, про поломанную молодую жизнь, одинокую, несчастную. Ох, заливалась Ксюша слезами, сочувствовала, переживала. Извинялась, что не поняла, боль душевную хорошему человеку причинила. Он простил великодушно, предложил то, что мог - теплую, душевную, спокойную дружбу. Согласилась...
Спать уложила отдельно, на кушетку, подставив под ноги стул из кухни. На чистых, хрустящих, отутюженных простынях. Он не спал, лежал тихо, не ворочался. Дождался чего хотел, услышал через недолгое время со стороны кровати легкий монотонный шелест, затем погромче, потом мокрое, вязкое, не скрываемое, отчаянное чмяконье и задавленные стоны в подушку. Вот тут возбудился. Еле удалось справиться, чуть не начал удовлетворять себя. Ведь женщина! Женщина мастурбировала. А он всю жизнь ощущал себя именно Женщиной. Не мужиком, не мужчиной, а сначала юной принцессой, теперь - прекрасной Дамой.
Утром тепло, по семейному, нежно даже, приветствовал хозяйку, поцеловал в щечку. Снова чай пили. С сушками. Попращался и ушел. С тех пор они встречались, но не часто, то в кино, то в ресторан ходили. Домой, правда она его не приглашала. Ну а он, естественно, и не собирался ничего подобного делать.
Бабы местные, да и мужики кое-какие, к нему подобрели. Вот ведь, молодой, а страдалец. Инвалид. Ну теперь ясно, чего не пьет, не курит, почему при всяком удобном случае в родной город ездит, часто за свой счет. Лечится бедолага. С тем и оставили в покое. Начальство тоже видать подпиталось слухами, хоть и без особой охоты, но отпускало на пару дней за свой счет.
Кто знает как его судьба сложилась, родись он в другой семье. Но что вышло, то вышло. Отец большую часть жизни по гарнизонам, по флотам, морям и океанам. Сына Артуром в честь города, что от япошек освобождал назвал. Там долго служил. Неувязка и с городом и сынком вышла. Грод с базой китаезам неблагодарным отдали, а сынок...
Сынка мамаша воспитывала. Из под своего крылышка не выпускала, а ее в свою очерель, Артурова бабушка в узде держала, ту - пробабка чуть не столетняя. Так и жили в Северной Пальмире в ожидании налетов, наездов отца. Без него спокойно, благолепно, при нем ... вечные уговоры поехать вместе в ужасную Тмутаракань, в сопки, на некий грозный, способный разрушить привычный мирок, чуждый им "Флот".
Женщины не поддавались,стояли твердо. Отец уезжал, побежденный и несчастный. Притензий к матери у него не было, та по своему крепко любила, других мужчин в ее жизни не водилось, хоть претендентов наблюдалось хоть отбавляй. Потрясающей красоты женщина. Внешне весь в нее, Артурчик рос красивым ребеночком, вылитым ангелочком. Маменька, мечтая о дочурке, которая все не получалась с нечастых наездов мужа, наряжала сыночка в платьица, панталончики, чепчики и кружавчики. Игралась словно с кукленком. Приучила, доигралась до того, что Артур дружить с пацанами, от которых кроме насмешек и синяков ничего хорошего не видел, отказался напрочь и водился только с девочками. Тоже до определенного предела, класса с пятого они Артурчика в свой кружок, по неясной ему, но очевидной для вчерашних подружек причине, допускать прекратили. Остались книги. Читал, тихо грустил, мечтал. Из школы домой, из дому - в школу.
Отец, постарев, дослужившись до больших чинов перевелся на Балтику, поближе к семейству. Тихая жизнь Артура закончилась. Моряк девичьих шуток не понимал, не давал валятся в постели, гнал на зарядку, заставлял обливаться водой - закалять организм. Бабки дружно падали в обморок, но ничего уже поделать не могли - время их прошло.
Неждано негадано, вошел в его жизнь первый Друг, тренер из секции гимнастики, в которую определил неуклюжего отпрыска строгий отец. Тренер был с ним мягок, не напрягал, щадя самолюбие пацана, занимался индивидуально и добивался успеха. Часто оставаясь вдвоем после окончания официальной тренировки, подсаживал, показывал, поглаживал добрыми нежными руками. Промытое мускулистое тело под гимнастическим трико, светилось чистотой, пахло не потом и табаком, а духами и тальком. С ним оказалось хорошо и уютно, не то что с отцом, жестким, строгим, просоленным, прокуренным, с щетинистыми, колючими усами, который, приходя со службы лез целоваться, нещадно колол нежную кожу, наутро покрывавшуюся красными пятнами раздражения.
В один из вечеров, Друг попросил Артурчика помочь убраться в тренерской каптерке. Тот не мог отказать. Сам не заметил как оказался в объятиях тренера. То, что произошло потом, воспринял на удивление спокойно, без паники, словно должное. Знал уже, что старшие парни выделают подобное с девченками, в школе просветили. А ему и приятно показалось оказаться женщиной, да еще рядом с таким раскошным мужчиной...
Тренер получал все, что желал. Многому и сам научил, но тут в секцию пришел очередной новичок, поэтому поднадоевшего Артура познакомил, или проще говоря передал, одному хорошему товарищу. Тот преподавал литературу в престижном гуманитарном вузе, сам тонок, изящен, утончен, начитан, словно средневековый гранд. Слыл в их замкнутом кругу эстетом.