Клад монахов. Книга 2. Хозяин Верхотурья

Панов Юрий

Прошло немного времени, пока Сысой был под водой. Когда же он вынырнул, Рюмкин от страха даже присел, думая, что сам черт к нему пожаловал и перекрестился.

– Усе, пошли отседа… Весь ход завален! – от усталости, холода и злости Сысой не мог даже заматериться по-человечески, а когда вышел из хода, сил не осталось совсем. Упав на траву, Сысой смотрел на кучевые облака, до которых раньше ему совершенно не было никакого дела. Нащупав в кармане неполную бутылку кумышки, он вылил ее прямо в раскрытую глотку…

Дарья медленно шла у самой кромки воды. Рядом мирно текла река

Тура, грустно наблюдая за сломанной жизнью очередного человека, который касался ее вод. Весело поблескивая своими перекатывающимися волнами, она как бы говорила. – Послушай, девушка! Все проходит – пройдет и это… Время как вода: перетерпел – и снова наступает что-то новое… Смотри на меня и делай так же! На пути моем много преград, но я их обхожу, ласково обтекаю и дальше иду – таково мое назначение! А ты свое знаешь?

И на сердце у Дарьи наступало прояснение среди плотных грозовых туч, но ненадолго.

– Эх, Сысой, Сысой… – Дарья остановилась у воды как раз в том самом месте, откуда прыгал Терентий и упал красногвардеец. Стояла тишина. Сысой с Рюмкиным давно ускакали в город, а Дарья все бродила и разговаривала с рекой как с подружкой, которой могла поведать все самые сокровенные мысли и страхи. – Сволочь ты поганая! Я ить и сказать-то тобе хотела: ить робятко жду! Твой… А ты? «Свободна!» Да кто ж мене топерича с дитём – то возьмет? Подумал ба своей башкой… Вот и получатси: одна топерича дорога – в воду! И давно ба кинулася, да отца жалко: один -одинешенек остенетси…

Река ласково коснулась пальцев на ногах и снова отошла, коснулась и снова отошла, как когда-то гладил ее отец, когда маленькой Дашке было больно. И она успокаивалась. И боль уходила. Вот и сейчас, река не соглашалась с ее грешными мыслями. Удивительно, но Дарья это вдруг это поняла, и непрошеная слеза прокатилась по щеке. – Отец, где же ты? Почему не здесь? Мне так плохо, плохо… А тебя, как назло, нет рядом!

И глаза ее начали осматривать берег с надеждой увидеть отца. Так она и шагнула вверх, прямо под обрыв.

– А-а-а! – вскрикнула она, лишь только взгляд ее упал на красногвардейца. Страх стрелой пронзил сердце и, сама не зная почему, Дарья схватилась за живот, невольно защищая его и ребенка от этого страшного зрелища. Отшатнувшись, она схватилась за ветки ели и неожиданно поняла: страшная минута слабости прошла, уступив место новому. Пришло время бороться, не за свою жизнь, а того, кто находился внутри.

И тот, кто находился в ней, немедленно напомнил о себе и о своем праве на жизнь. Позывы рвоты, один сильнее другого, переломили ее пополам и Дарья, согнувшись, начала выбрасывать вместе с остатками пищи все свои невзгоды…

Еще никогда измазанный сарафан так не радовал ее. Посмотрев по сторонам и не увидев никого, она спустилась к реке, на ходу снимая с себя измазанную рвотой одежду. Показав Сысою свою голую задницу, уже не было страха перед тем, что кто-то сможет увидеть ее голой. Поэтому, оставшись в одной нательной рубахе и завязав на поясе подол рубашки, она вошла по колено в воду и начала полоскать в воде свой сарафан.

Холодная вода обжигала и отрезвляла, не позволяя грешным мыслям проникать

в голову. Быстро выполоскав сарафан, она развесила его на ветки упавшей березы и вернулась на камень, еще теплый от солнышка. Здесь улеглась на спину, и стала смотреть на облака, которым было явно не до нее и ее бед. Потом повернулась на живот и стала наблюдать за рекой. Тура тоже занималась своим извечным делом, невольно унося со своими водами ее горести и печали…

– Ну, и чо: рожу робеночка… Не я первая, и не последняя… Не лабута, чай, буду работать! Так и на ноги поставлю! – неожиданно произнесла вслух, уже не удивляясь этому. Река, радостно журча и обтекая ее камень своей водой, соглашалась с ее словами. Подумав об этом, Дарья улыбнулась в первый раз за весь день. – Вижу, вижу, подружка: и ты с моими словами согласна!

Сколько времени прошло, девушка не считала: успокоившись, она прикрыла глаза и задремала. Проснулась она от хруста ветки и от ощущения, что кто-то за ней наблюдает. Хоть Дарья и не была красавицей, но телом своим было пригожа, и об этом сама знала. Вспомнив, что лежит на камне только в одной нижней рубашке и ее такую кто-то может увидеть, встрепенулась, смутилась, и побежала к своему сарафану, который почти высох на сломанной березке.

– Как я… – невольная аналогия березки с её сломанной жизнью, на которой только что висел сарафан, больно ударила в сердце, заставив навернуться слезам. – Вот и меня… Сысой сломал и бросил! Ой, лихо, мне лихо…

Черная туча беды закрыла недавнее солнышко на душе, заставляя капать слезам на сарафан. Но момент слабости прошел безвозвратно, и душа больше не отозвалась на ее слова.

Взгляд сам собой остановился на погибшем красногвардейце.

– Солнушко ужо на закат, а ен усе как живой! Ишь, глазишшами своими так и смотрит в небушко… А ить не дело енто! – что-то теплое шевельнулось в душе и, сама не зная почему, начала подниматься наверх, чтобы закрыть глаза покойнику.

Каждый шаг давался с большим трудом: было скользко на мокрой глине, да и склон был крутоват. Но было сейчас внутри неё нечто большее. Будто кто-то сверху, бестелесный, но всемогущий решил проверить, сможет она выполнить то, о чем недавно вслух заявила или нет?. И Дарья упрямо ползла вверх, назло всем и себе самой, доказывая свое право на новую жизнь.

И добралась до трупа. Передохнув, перекрестилась сама, прочитала молитву как смогла, и только после этого дрожащими руками закрыла бойцу глаза. Села на пенек и стала осматривать все вокруг. Что же заставило ее повернуться в сторону корней ели, наклонившейся над обрывом, потом так и не смогла вспомнить.

Но только то, что ведомые каким-то непонятным путем, глаза ее среди корешков точно нашли нечто очень важное, Дарья ощутила всем своим существом. Вздрогнув, она похолодела и начала креститься, приняв нечто за Лешего. Ноги ее от страха отнялись, язык примерз к зубам, а сердце готово было выпрыгнуть из груди…

И если бы не эти самые глаза Лешего, скатилась бы она по круче вниз! Но глаза… Жалкие, тоскливые, с такой же болью… Они не были страшными! И тут до нее дошло. – Это же глаза человека!