Клад монахов. Книга 2. Хозяин Верхотурья

Панов Юрий

– Агата! Я очень люблю тебя! Ты это помни! Вытерпи все… И сохрани нашу любовь! – образ его медленно расплывался, растворяясь и ведя ее к берегу.

– Господи, прости меня, грешную! Я поняла: ты хочешь моей жизни… И потому так мучаешь!

Она брела ко входу, мокрая, грязная, совершенно без сил, бормоча эти слова и странно глядя по сторонам.

– Посмотрим… – вдруг услышала она неземной голос и чуть не уронила факел из рук. Так и вышла из подземного хода, ведомая неизвестным чувством в полубессознательном

состоянии, не чувствуя ни рук, ни ног. Затем направилась к реке и побрела вниз по течению…

7.

Тот же день сентября 1918 года, г. Верхотурье.

– Ну, и кто тута Тимофеев Сысой бут? – молодой веснушчатый парень соскочил с коня и обратился прямо к Сысою, который оказался ближе всех.

– А ты кто таков буш? – новенькая и чистенькая гимнастерка, и буденовка разозлили Сысоя. К тому же после ежедневной пьянки у него сильно болела голова. Красные глаза и нос комиссара отряда невольно выдавали своего хозяина. – Ишь ты, какой чистенькай… Откель пожаловал? Ховорь немедля: я и есть Сысой!

– Товарышш Тимофеев, ить мене сам командарм Мостовой к тобе и прислал! Грит: вязи яму пушку! Вот и вязу… – и красноармеец показал на пару лошаденок, выруливающих из-за дома под управлением красногвардейца к лагерю Сысоя. – Сказывал, ты шибко просил…

– Просил, ишшо как просил! Вишь, вон тама, в монастыре, белые засели. Дак вот оттель и надоть их выколупнуть пушченкой-то! А ты сам-то стрелять из пушки умешь? – после того, как чистенький красноармеец помотал отрицательно головой, у Сысоя опять наступил приступ раздражительности.

Почему-то вспомнилась Дашка и ее отец. – Ишь ты: тожа мне, шалава, как ентот, хочеть чистенькой остатьси! Тута мирова революцья идеть, а оне – чистенькими…

Сысой усмехнулся и потрогал рыжие усы: невольно вспомнилось, как в последнюю встречу на ней изорвал все, что было, голой извалял в грязи за волосы после того, как изнасиловал. – Ну, и чо ишшо ентой шалаве надоть? Грит, сказать чо-то хочеть… А чо брехать-то бестолку? Ишь, как банный лист прилипла к заднице… Ну, не баба, а чистый репей!

– А ишшо командарм Мостовой велел тобе сказывать, штоба ты к яму самолично явилси!

Но не слова, а лошадь чистенького красноармейца уже захватила все внимание Сысоя: она била копытом, нетерпеливо кусала удила и мотала головой, не слушаясь своего ездока. Комиссар был восхищен. – Вот енто конь! Ну, как наш Буланко… Эх, отец, отец… Ить так и не нашел я вашу с маменькой могилку-то! Ну, как жа ты так?

Меж тем красноармеец, не в силах больше сдерживать коня, продолжил. – А ишшо ен велел передать тобе ентова коня…

От этих слов Сысой разом забыл все свои печали.

– Дак чо ж ты молчал, олух царя небеснова! – Он тут же выхватил из рук вестового уздечку и в два прыжка оказался на коне. – Как ево зовут?

– В

конюшне звали Гром… – вестовой был явно недоволен таким обращением с посланцем самого командарма Мостового.

– Не, я назову ево Буланко! – имя коню он сказал, ласково похлопывая его по шее, потом ударил его по бокам и гикнул во все горло: гнедой немного присел, подпрыгнул и рванул с места в карьер.

– Вот… Черт рыжий! – восхищенно пробормотал вестовой, который так и не смог заставить скакать упрямца. Однако уже через минуту испугался за коня. – Ить загонит, как пить дать – загонит!

Сысой стрелой пролетел расстояние от одного конца Верхотурья до другого, пригнувшись к шее коня, и вернулся назад.

– Хорош конь! – Сысой восхищенно трепал по шее гнедого, послушно вставшего на месте там, где его остановил хозяин, соскочил и махнул рукой бойцу, ближе всех стоящему к нему. – Иди и накорми-ка хорошенько его. Так и скажешь: велел я! Да, передай тама усем: через часочек начнем…

С первого же залпа пушки двери монастыря слетели с петель и повалились на землю. Сысой со своей разношерстной командой с криками «Ур-ра!» ворвался в осажденный монастырь.

– Ну, полковничак, топерича держися! Щаз ты узнашь как с Сысоем ихрать в осаду! – кричал он на бегу, оставив в лагере своего коня. – Ну, иде ж ты, полковник? Чо, мене испужалси?

Но с каждым шагом его воинственное настроение падало: воевать-то с ним почему-то никто не хотел! Он крутил головой и рубил воздух шашкой, однако, никто не отзывался. То же происходило и с его подчиненными. Кончилось тем, что он остановился.

– Дак куды жа оне усе провалилися? – Сысой зло покрутил головой во все стороны: противника нигде не было! От такой неожиданности ухмылка медленно сползла с лица, оставляя место растерянности и обиде. – Иде ж ты, паразит? Отзывайси, мать твою…

Гробовая тишина в этот момент для Сысоя была в тысячу раз хуже настоящей атаки. Но еще горше было смотреть на наглую и ехидную ухмылку Чистюли, который демонстративно вложил наган в кобуру, показывая Сысою, как он относится ко всему случившемуся.

– И чо, стоило для ентова просить пушку? – вылетевшие необдуманно слова изо рта Чистюли ударили наотмашь Сысоя.

Плюнув с отчаяния и досады на землю, Сысой сорвался с места и побежал к храму в надежде обнаружить их там и доказать чистюле, что всё вовсе не так, как он думает… Но уже что-то, издевающееся над ним, внутри говорило ему: все это не просто так… Комиссар отряда грубо заматерился и дернул дверь в храм…

Первое, что сильнее острого меча ударило в самое сердце и поразило его, было то, что храм оказался пуст! Ни икон, ни утвари, на золоченого алтаря, ни богатого иконостаса… Ничего! Как и в женском монастыре. Даже пол был чисто вымыт…