Кладоискатели (сборник)

Жаренов Анатолий Александрович

— Н-да, — протянул я. — Людям свойственно ошибаться. Как видите, вашей личной жизнью живо интересуются современники. Содержание письма вы не забыли?

— Глупое письмо, — сказал он, подумав. — Недомолвки, намеки на некие известные мне обстоятельства. Мне предлагалось понять, что… — Он помолчал недолго. — Что я в чем-то виноват… Помню, что мне это письмо показалось несколько странным, Лире всегда была свойственна откровенность, а тут… Словом, я был удивлен и раздосадован.

— Почему же вы не захотели объясниться?

— А вы бы захотели? Вы, простите, когда-нибудь получали такие письма?

— Не

приходилось.

— Ну так о чем же говорить… А я знал, что за ней ухаживал Сикорский.

— Но теперь-то вы знаете, что все произошло не так. Вы задумывались над этим?

— Да, конечно.

— Василий Петрович, — спросил я напрямик, — может, есть необходимость потолковать про «известные обстоятельства»?

Задавая вопрос, я смотрел в его глаза. Но ничего в них не мелькнуло, ничего решительно. Не мелькнуло, не сверкнуло. Спокойно смотрели карие глаза, спокойно и несколько недоуменно.

— Не понимаю, чего вы добиваетесь, — хмуро произнес доцент. — Какого ответа ждете…

— Честного, конечно, — улыбнулся я. — Вам не приходило в голову, что, намекая на «известные обстоятельства», ваша жена имела в виду женщину, которая… Ну и тэ дэ и тэ пэ, как говорится.

— Я никогда не давал ей повода думать так…

— Не давали повода или не было женщины?

— Не было женщины.

Не было… А Тамара Михайловна (я снова встречался с ней) утверждала, что женщина была. Тамара Михайловна сообщила мне, что адресованный ей меморандум она сожгла, ибо «ни к чему хранить эту мерзость», хоть и была «эта мерзость» правдой чистейшей воды. Тамара Михайловна с давних пор имеет обыкновение гулять по вечерам в городском парке. Год назад во время одной из таких прогулок она сама видела бывшего зятя с «той женщиной».

Тамара Михайловна могла, впрочем, и заблуждаться, и просто лгать. Мог лгать и Наумов. Но как бы там ни обстояло с анонимками, вопрос о том, была ли связь у Наумова с Вероникой Семеновной или не было ее, представлялся стержневым. Если женщина была, то скандал в семействе Казаковых истолковывался однозначно, а все, что из него вытекало, превращалось в рядовую житейскую историю. Если женщины не было, если анонимки являлись чьей-то выдумкой, а слова Тамары Михайловны о том, что она сама видела, — ложью, то это означало, что истинная причина разрыва Наумова с Лирой Федоровной лежала совсем не в том месте, на которое указывали нам заинтересованные лица.

Я склонялся ко второму предположению. Не потому, что Наумов был мне симпатичен. И не потому, что испытываю инстинктивное недоверие к анонимкам. В последние дни я стал снова задумываться над словами шофера такси, который в то давнее воскресенье привез пьяного Астахова домой. «Не то он со старушкой пил, не то старушку хоронил»… Хоронил… И эти два «не то». Не разобрался водитель в пьяной болтовне, пропустил слова Астахова мимо ушей, не вник в смысл. Ну что же, Зыкин. Кони встали, что же дальше? Хоронил… Не Тамару ли Михайловну «хоронил» Астахов? Не справлял ли он в то воскресенье тризну над разверстой могилой, в которую сам угодил ненароком? А копать ямку начал Наумов. А может, и не он даже, может, старичок Бакуев первым схватился за лопатку. «Сход. к К.». Вот тебе и «сход.»… Сходил да и помер Бакуев. В одночасье. От радости, говорят… Бакуев помер, Наумов сделался нежелательной персоной в семействе

Казаковых, Астахов газом отравился. И плюс ко всему Витя Лютиков. Остановись, Зыкин, нет дальше дороги, некуда твоей упряжке бежать. Да, помнишь, Петя Саватеев говорил тебе как-то, что и «сам Казаков свободно мог»…

Мог… И телеграмму Лире он мог послать… Зачем только ему понадобилось текст на чужой машинке печатать? Дома у Казаковых своя машинка стоит: Тамара Михайловна из нее малую добавку к пенсии выколачивает.

Свою ведь подпись на бланке ставишь. Зачем же к дяде бежать?

Наумов наклонил красный стеклянный кувшин над стаканом. То ли рука у него дрожала, то ли движение было резким, не знаю, но вода выплеснулась на стол и растеклась лужицей в угрожающей близости к рукописи. Доцент отодвинул бумаги на край стола, выпил воду, вернул стакан на поднос и сердито уставился на меня.

— Гнусный фарс, — пробормотал он. — Какая женщина? Сегодня вы женщину придумали, а завтра станете обвинять меня в убийстве…

— До этого не дойдет, Василий Петрович, — сказал я. — Тут у вас стальное алиби…

— Вот именно, — хмуро произнес доцент. — Алиби у меня стальное. Это, знаете ли, как-то утешает…

Он нехорошо усмехнулся.

— Да, — продолжал я. — Такие вот пироги, Василий Петрович. Алиби у вас несомненное. Но хоть круть-верть, хоть верть-круть, а дыма без огня, как утверждает ваша бывшая теща, не бывает. Как это ни парадоксально звучит, но к убийству вы имеете некоторое отношение.

— Я отказываюсь понимать вас…

— Есть такая штука, — сказал я, — которая называется тайной следствия. Поэтому я не могу сообщить вам тех сведений, которыми мы располагаем на сегодняшний день. Скажу только: вопрос о том, была ли у вас женщина, я не с потолка снял. Вы по-прежнему отвечаете на него отрицательно?

— Безусловно, — хмыкнул доцент. — А вы хотели бы услышать положительный ответ?

— В этом случае, — сказал я, — некоторые факты получили бы объяснение, а поступки — мотивировки, которые можно было бы счесть убедительными. Отрицая женщину, вы автоматически разрушаете показания свидетелей и одновременно превращаете себя в персонаж, крайне занимательный для следствия.

— Не понимаю.

Я не стал углубляться в детали. Дознание — процесс активный, двусторонний; так сказать, с обратной связью. Наши поступки и наши слова, когда мы ведем дознание, вызывают сплошь и рядом ответные действия. Намекни я на анонимки — Наумову, чего доброго, захотелось бы поговорить с женой и тещей, а это в мои расчеты не входило. Поэтому я оставил вопрос открытым, а серую папку протянул доценту.

— Во-первых, проверьте, все ли тут на месте…

— А во-вторых? — спросил он, кладя папку на стол.

— Вы говорили, — сказал я, — что неприятности в семье начались вскоре после того, как вы вновь вернулись к дневниковой записи Бакуева: «Сход. к К. Акт. театра. Год рожд. дев. пятый». Он кивнул.

— Но ведь «после этого» еще не значит «вследствие этого». Для Казаковых не было новостью ваше толкование текста. С этой записи, собственно, и началось ваше знакомство с семейством. Так?

— Так, — сказал доцент.

— Девять лет вы жили в семье, девять лет занимались этой историей с княгиней, и все тихо-мирно. Никому не было дела до вашего хобби. Что же случилось?