Кладоискатели (сборник)
Шрифт:
Каронина могла о чем-то проболтаться…
О чем же?
О чем-то таком, что непосредственно касалось Лирочки?
Смешно, Зыкин.
Каронина перед смертью отправила письмо, адресованное в музей. Но ведь в музей… Просто в музей, а вовсе не Лирочке… Не настолько же она была «повреждена в уме», чтобы забыть имя той, кому писала.
С этими мыслями я пришел в музей. С ними и вышел.
Не скажу, что мое появление обрадовало Сикорского, впрочем, я давно привык к тому, что встречи со мной далеко не у всех вызывают оживление на лицах и желание похлопать меня по спине, произнося
Вот и на этот раз. Мне показалось, что, увидев меня, Сикорский как бы подтянулся, собрался внутренне. Но, может быть, мне это только показалось…
Он протянул руку и, посмеиваясь, сказал:
— Зачастили вы к нам…
Мы стояли перед картиной, изображавшей сцену искушения. Змей, похожий на пожарный шланг, протягивал Еве яблочко. Бородатый Бог бродил вдали. Ева опасливо косилась на старика, но желание вкусить от неизведанного было сильнее страха. Рука тянулась к плоду, который змей держал в зубах.
— Не так уж чтобы очень, — сказал я. — Инвентаризацию провели?
— Все в ажуре. Да иначе и быть не могло.
Он посмотрел на меня осуждающе, словно подозревал в том, что я думал иначе.
— Маленькое дельце, Максим Петрович, — сказал я. — Что вы делаете с письмами? — С какими письмами?
— Которые получаете.
— Очень странный вопрос. Читаю, вероятно. А что вы делаете с письмами?
— Тоже читаю. Но я говорю не о личных письмах.
— Не понимаю.
— Я хотел бы получить представление о порядке прохождения почты в музее. Б каждом учреждении существует установленный порядок движения корреспонденции. Вот пришел почтальон… Теперь понимаете?
Он посмотрел на меня, как двоечник на доску, на которой написано уравнение с тремя неизвестными. Потом перевел взгляд на Еву.
— «Вот пришел почтальон», — повторил он мою фразу. — Да, я вас слушаю.
Я рассердился. Образованный человек, а корчит из себя идиота.
— И что же происходит дальше?
— Да-да, конечно, — спохватился Сикорский. — Простите, я немного отвлекся. Вам интересно знать, как проходит почта? У нас порядок простой: все складывается на стол к Веронике Семеновне.
— А потом?
— Потом она разносит…
— Кто вскрывает письма?
— Она обычно. Кроме личных, конечно.
— Письма регистрируются?
— Безусловно.
Я пожелал взглянуть на книгу регистрации корреспонденции. Мне ее показали. Того письма, которое я хотел найти, в книге не числилось. Ни в марте, ни в апреле, ни в мае в музей не поступало письмо от Карониной. Я не поверил книге, в которой вообще трудно было разобраться, и попросил сами письма. Я сверил поступление с наличием. Расхождений не было… Я просмотрел письма… И хоть я не представлял себе, о чем должно было говориться в ТОМ письме, я бы его все равно узнал, почувствовал, догадался… Того письма не было.
— Чудеса, —
— А что вы ищете?
— Ищу то, не знаю что, — сообщил я, глядя на Веронику Семеновну, и попросил ее просмотреть записи в книге. Все ли они сделаны ее рукой?
Она посмотрела.
— Да, — сказала она.
И никаких следов подчистки.
Ответов было два, нет, пожалуй, три. Впрочем, в третий верилось слабо. Племянница Карониной говорила правду — письмо она отправляла. Эта женщина была не из тех, которые любят выдумывать. Да, ответов было два. Или письмо не дошло… Или Вероника Семеновна его не зарегистрировала.
Но, может, существовал и четвертый ответ?
Она вышла последней. Постояла на высоком каменном крыльце, дожидаясь, пока сторож кончит возиться у дверей с замком, потом сошла на дорожку и направилась на улицу. Я дал ей отойти метров на сто пятьдесят и двинулся вслед по другой стороне.
Вероника Семеновна всем цветам предпочитала зеленый. Она опять была в зеленом платье, правда, другого фасона. Я не представлял себе, как бы она выглядела, скажем, в желтом, но зеленый ей явно не шел. Ей надо бы носить что-нибудь пестренькое, оно бы контрастировало с выражением ее лица и компенсировало бы хмурость. Но таинственна женская психология, неисповедимы поступки.
Она зашла в два продовольственных магазина, потом свернула в переулок. Я знал, что она должна пройти мимо небольшого пруда, окруженного тополями, и выйти на тесную площадь, к автобусной остановке.
У пруда я окликнул ее. Вероника Семеновна оглянулась и остановилась. В глазах ее ясно читалось: «Ну что вы ко мне пристали?»
— Присядем на минутку, — указал я на скамейку.
С тополей летел пух, сбивался в комки, которые медленно перекатывались по земле. Посреди пруда, на островке стоял гипсовый мальчик с веслом. На берегу какой-то парнишка поджигал грязно-серые шары тополиного пуха. Они вспыхивали и исчезали. Я подозвал мальчишку, отобрал у него спички и зашвырнул в пруд.
— Как вы думаете, что он сейчас сделает? — спросил я Веронику Семеновну.
— Купит спички, — сказала она равнодушно. — Мальчишки упрямы.
— Взрослые тоже иногда ведут себя как упрямые мальчишки, — заметил я. — Вам решительно нечего мне сообщить?
— Я хотела бы понять вас.
— Вы говорили нам как-то, что считаете Лиру Федоровну порядочной женщиной. Что это значит?
— Я думаю, что она не способна на подлость.
— Как она вела себя по отношению к вам?
— Нормально, по-моему…
— Вам известно, почему она порвала с мужем?
— Ходили разные слухи. Говорили, что он…
— Вас это никак не касалось?
— А почему оно должно меня касаться?
— Вы знакомы с родителями Лиры Федоровны?
— Мне уже задавали этот вопрос. Нет, не знакома. Федора Васильевича я видела на сцене театра. А Тамара Михайловна несколько раз заходила в музей, когда Лира работала у нас.
— Что ей надо было в музее? И когда она приходила в последний раз?
— Не знаю, что ей было надо. Они разговаривали во дворе. А когда? Кажется, в прошлом году, незадолго до того, как им разойтись… Я говорю о Лире…