Кладоискатели (сборник)
Шрифт:
— Да нет, — буркнул он недовольно. Ему уже не нравились эти вопросы, какие-то скользящие, ощупывающие. Так, наверное, врач пускает пальцы по телу пациента, постукивает, пощелкивает. Потом скажет, а вы, молодой человек, того… Зайдите-ка в рентгенкабинет… Женщин никогда не удовлетворяет только близость. Они все что-то тщатся понять, осмыслить, оценить. Для него близость — вершина. Для Маши — начало пути. Она хочет увидеть сразу всю дорогу…
Утром он уезжал. Когда сел на лошадь, Маша подошла к нему, погладила седло и сказала:
— Ну, пока. Лучше бы, конечно, забыть все это. Да ладно. От чего мы только не зависим…
Целовать
Ночью… А через день она наткнулась на месторождение. Если бы Рогов тогда не привез ей продуктов, ничего не случилось бы. Не было бы ни открытия, а возможно, и любви. Впрочем, была ли у них любовь? Так, мелькнуло что-то, показалось и пропало. Была зависть. Она остро кольнула Рогова в сердце, когда весть о Машином открытии донеслась до него. Почему не он? Почему все всегда проходит мимо него? Машин успех он воспринял как унижение. И даже не пытался скрыть от нее раздражение.
В тот вечер, когда Маша вернулась, они задержались в управлении. Рогов помнил: Маша стояла у окна и водила пальцем по запотевшему стеклу. Он долго ходил взад и вперед по комнате, потом сказал:
— Так и будем молчать?
Она отвернулась от окна, сделала шаг к нему, ласково провела рукой по щеке, сморщила нос и засмеялась.
— Сердитый и небритый. Почему?
— Ты сама знаешь. Я столько ждал.
— Да-да, — сказала она. — Ты ждал. И я. Ты не подумал о том, что я тоже ждала? Там было так холодно. И мокро. И ты даже не поздравил меня с полем. Дуешься с самого утра.
— Я скучал тут, — сказал он угрюмо.
— Ну вот. Теперь я вернулась. Куда же мы пойдем? В кино? К Нонне? Или в Вальке? На улице дождь.
— Ко мне нельзя. Хозяйка — стерва, сразу растреплет по всему городу.
— И ко мне нельзя. Там куча детей и хозяин сидит, как монумент, перед телевизором.
— Тогда в кино. Дождь, может, кончится.
— Пора уже знать здешние дожди.
Он притянул ее к себе. Маша отстранилась.
— Глупо. Вдруг кто-нибудь войдет.
— Все ушли, — сказал Рогов. — Один шеф сидит, как сыч.
— Все равно глупо. Мне кажется, шеф уже знает о нас с тобой. Он мне сегодня выволочку сделал за самовольную задержку. И на песок смотрел как-то кисло. Словно я украла этот песок. Странный он какой-то, шеф наш. — И без всякого перехода закончила: — Уехать бы сейчас куда-нибудь в Крым. Сидеть на теплом камне, болтать голыми ногами и думать о тайнах мироздания. Я люблю об этом думать.
— Блаженны нищие… — съязвил Рогов, — кои, не имея крыши, о смысле жизни заботятся.
— Коту все сало на уме. Любопытно, о чем сейчас твоя жена думает?
— Там уже утро. Наверно, банки считает. Она любит банки считать.
— Да, там утро, — задумчиво сказала Маша. — А здесь вечер. И уйти некуда. Разве в кино?..
Рогов забыл, где он и что делает. Строчки рукописи плыли перед глазами, а в голове толпились фразы, обрывки разговоров, незначительные в общем слова, смысл которых он воспринимал теперь иначе, чем тогда, когда они были произнесены. Происходила какая-то аберрация воспоминаний. Сейчас он видел перед собой не ту Машу, к которой
Тогда его заботили вещи, о которых Маша скорее всего даже не думала. Он опасался сначала, что Маша потребует от него решительного разрыва с женой. Ему казалось, что женщина только и ждет предлога, чтобы заговорить об этом, что все ее помыслы сводятся к примитивному желанию — замуж. Он считал, что она намеренно подчеркивает те трудности, которые возникали каждый раз, когда он предлагал ей встречу. Он думал, что их тайные свидания раздражают ее, и этим объяснял холодок отчуждения, который сопутствовал их отношениям и разрастался от встречи к встрече. Рогов не пытался поискать причину в себе, ему и в голову не приходило, что Маша может думать как-то иначе. Рукопись Безуглова открыла ему глаза, помогла посмотреть на себя со стороны. Рогов понял, что все было гораздо сложнее. Он не сумел скрыть от Маши свою зависть, и она уловила это. Видимо, было что-то в его взгляде тогда, когда она грустно сказала ему: «Что же ты не поздравил меня с полем?» Но лучше не думать об этом, не бередить…
И Рогов поспешил поставить плотину воспоминаниям, уткнулся в рукопись.
Где-то высоко прогудел самолет. Значит, нас все-таки ищут. Вера в это придает силы. И Веденеев крепится. Утром он долго разглядывал меня, потом хмыкнул:
— Ну и рожа, скажу я тебе. В чем душа держится?
— В бутылке, — мрачно сострил я.
— Ну-ну, — буркнул он и предложил: — Хочешь, расскажу сказку?
Я записал ее…
В отрогах гор жило большое племя. Тысячи оленей паслись в долинах. Люди жили весело и дружно. Пока не пришел чужой.
Никто не знал, откуда он появился. Старики спросили: зачем пришел? Он сказал, что заблудился в тундре… На нем была надета рваная кухлянка, торбаса пропускали воду. В руках не было ничего, кроме странной игрушки, которую он называл бубном. Старики спросили, как его зовут.
— Шаман, — ответил пришелец.
По вечерам он бил в бубен и плясал. Старикам это не нравилось. Но кое-кому из племени пляски Шамана показались привлекательными. Ему пытались подражать. Шаман сказал, что он может лечить болезни. Но в племени никто не болел, и ему нечего было делать. Он много и жадно ел. И скоро сделался толстым, как олень осенью. Стал заглядываться на девушек. Но девушки боялись чужого и избегали его. Все, кроме одной.
Ее звали Титинэ. Это была самая ловкая и красивая девушка племени. Многие пастухи и охотники желали взять ее в жены. Но девушка отдавала предпочтение молодому парню по имени Ахамме. Он уже жил и работал в юрте отца Титинэ. Таков был обычай: желавший жениться должен жить в юрте родителей невесты и помогать им.
Так было, пока не пришел Шаман.
Титинэ стала много времени проводить в юрте Шамана. Когда он, обессилев от пляски, валился в полог, девушка подавала ему лучшие куски оленины. Шаман ел и рассказывал ей о чужих племенах, о людях, носящих одежду из рыбьих шкур и живущих около реки без берегов.