Классное чтение: от горухщи до Гоголя
Шрифт:
И – ужасная кульминация вдруг оборачивается счастливой развязкой:
Глядь, Светлана… о творец! Милый друг ее – мертвец! Ах!… и пробудилась.Обратим внимание на важный прием (его позднее использует в «Гробовщике» Пушкин). Начало сна Светланы никак не маркировано, не отмечено. Мы должны воспринимать сон как реальность. И лишь концовка позволяет нам определить границы сна. Все балладные ужасы, начиная со стихов «Вот… легохонько замком / Кто-то стукнул, слышит…», были не реальностью,
Однако это еще не конец. В следующих трех строфах поэт счастливо устраивает судьбу героини: жених возвращается уже не сне, а в балладной реальности, играется наконец долгожданная свадьба.
Но и это не конец! В последних двух строфах, после завершающей фабулу черты-отбивки, Жуковский обнажает прием, иронически представляет себя плохим поэтом и вполне серьезно формулирует мораль баллады, напоминая одну из своих любимых мыслей: человека может сделать счастливым лишь «вера в провиденье».
Улыбнись, моя краса, На мою балладу; В ней большие чудеса, Очень мало складу. Взором счастливый твоим, Не хочу и славы; Слава – нас учили – дым; Свет – судья лукавый. Вот баллады толк моей: «Лучший друг нам в жизни сей Вера в провиденье. Благ зиждителя закон: Здесь несчастье – лживый сон; Счастье – пробужденье».Светлана, к которой обращается поэт в последней строфе, – это А. А. Воейкова, сестра Маши Протасовой, тоже воспитанница Жуковского. Ей и посвящена баллада. Напутствие поэта («Будь вся жизнь ее светла, / Будь веселость, как была, / Дней ее подруга») не оправдалось. «Вера в провиденье» не помогла. Саша-Светлана была несчастлива в замужестве и умерла в 1829 году. Ей было тридцать четыре года. Жуковский тяжело пережил эту смерть.
Но вернемся к балладе. У Жуковского она предстает не скоростью голой, стихотворным изложением фабулы, а сложным композиционным построением, фактически – поэмой. В мире «Светланы» сочетаются балладная таинственность, атмосфера лирических песен и волшебной сказки со счастливым концом, почти басенная или притчевая мораль, обращение к реальному человеку, характерное для послания.
Как мы помним, в обществе «Арзамас» Светланой был сам Жуковский. Видимо, баллада воспринималась как одна из формул его поэтического мира.
Элегия представляет другую грань художественного мира Жуковского. Задача элегии – намекнуть на тайны души.
Этот жанр не случайно проходит через всю историю лирики. Он в наибольшей степени приспособлен к выражению тонкостей, оттенков переживаний, глубин душевной жизни. В искусстве романтизма с его установкой на изображение индивидуальной человеческой личности элегия становится доминирующим жанром.
Элегия «Вечер» (1806) – уже не программа-манифест, как «Невыразимое», а конкретный образец лирики Жуковского, призванный передать эту жизнь души поэта-романтика.
Ее заглавие ориентировано на пейзажную лирику. (Стихотворения Жуковского часто имеют заглавия, что сближает их
Рисуемая Жуковским картина своим идеализированным характером напоминает Карамзина. Упоминаются бегущие с холмов златых стада, сложившие сети рыбаки, шумные пловцы (гребцы) на стругах, оратаи. В начале «Бедной Лизы» мы уже встречались и с рыбачьими лодками, и с грузными стругами, и с молодыми пастухами.
Все это поэтически очищенные и архаизированные детали. Оратаи и рыбаки – условные персонажи, а не реальные русские крестьяне. Они могли бы говорить и по-гречески, и по-французски. Поэтому вполне логично, что элегия начинается с мифологического образа Музы с ее традиционными поэтическими атрибутами: венком из роз и цевницей (свирелью). Она должна вдохновить поэта на творчество.
Приди, о Муза благодатна,
В венке из юных роз, с цевницею златой; Склонись задумчиво на пенистые воды, И, звуки оживив, туманный вечер пой На лоне дремлющей Природы.Пейзаж элегии географически и исторически не определен, но четко ориентирован во времени. Первые пять строф – природа на закате. В шестой строфе поэт наконец переходит к основному предмету описания: «Уж вечер… облаков померкнули края…»
Картина вечера занимает следующие четыре строфы. В отличие от закатного пейзажа, она безлюдна. Следы человеческой деятельности (рев стад и рыбачьи челноки) сменяются здесь природными деталями: речная струя, потухшее небо, колыханье тростника, крики петуха и коростеля, пенье соловья (рыданье Филомелы). В вечернем пейзаже наконец появляется и сам поэт: «Простершись на траве под ивой наклоненной, / Внимаю…»
Но дело даже не в этом. Пейзаж Жуковского – не грандиозно-абстрактные картины Ломоносова и даже не державинское живописание Натуры. Это именно пейзаж души. «Мы бы опустили одну из самых характеристических черт поэзии Жуковского, если б не упомянули о дивном искусстве этого поэта живописать картины природы и влагать в них романтическую жизнь, Утро ли, полдень ли, вечер ли, ночь ли, вёдро ли, буря ли или пейзаж, – все это дышит в ярких картинах Жуковского какою-то таинственною, исполненною чудных сил жизнию, – замечал В. Г. Белинский. – Изображаемая Жуковским природа – романтическая природа, дышащая таинственною жизнию души и сердца, исполненная высшего смысла и значения» («Сочинения Александра Пушкина. Статья вторая», 1843).
Чувство поэта-наблюдателя определяет все изображение, а не только те фрагменты, где он прямо обнаруживает себя. Поэтому такое большое место занимают в пейзаже вода и отражения в воде: все зыблется, колеблется, дрожит, трепещет.
Ключевой в пейзажной живописи «Вечера» становится восьмая строфа.
Как слит с прохладою растений фимиам! Как сладко в тишине у брега струй плесканье! Как тихо веянье зефира по водам И гибкой ивы трепетанье!