Классное чтение: от горухщи до Гоголя

Сухих Игорь Николаевич

Русский странник: ум с сердцем не в ладу

В начале предшествующей главки уже цитировалось мнение Грибоедова о конфликте комедии: «Девушка сама не глупая предпочитает дурака умному человеку. Этот человек, разумеется, в противуречии с обществом его окружающим.»

Похожим образом размышлял В. К. Кюхельбекер, который перечитывал пьесу друга в крепостном каземате: «В «Горе от ума», точно, вся завязка состоит в противоположности Чацкого прочим лицам; тут, точно, нет никаких намерений, которых одни желают достигнуть, которым другие противятся, нет борьбы выгод, нет того, что в драматургии называется интригою. Дан Чацкий, даны прочие характеры, они сведены вместе, и показано, какова непременно должна быть встреча этих антиподов, –

и только. Это очень просто, но в сей-то именно простоте – новость, смелость, величие того поэтического соображения, которого не поняли ни противники Грибоедова, ни его неловкие защитники» (В. К. Кюхельбекер. Дневник, 8 февраля 1833 г.).

Грибоедов почти ничего не говорит о предшествующей жизни Чацкого. Можно лишь догадываться, где, в каком «полку» герой встречался с Горичем, почему произошел его «разрыв» с министрами, даже откуда он примчался, за сорок пять часов проделав «верст больше седьмисот». Однако очевидно, что его странствия были не только географическими перемещениями, но и духовными изменениями. Новый Чацкий, каким он возвращается из своего странствия, с первых же мгновений оказывается чуждым, представляется странным старой Москве.

Но этот общий конфликт конкретизируется в двух сюжетных планах комедии: видя равнодушие Софьи, Чацкий пытается выяснить, кто же является избранником любимой девушки, но быстро обнаруживает свою принципиальную несовместимость с идеалами и образом жизни московского, фамусовского общества.

Личный конфликт и конфликт идеологический, мировоззренческий определяют развитие действия грибоедовской комедии.

Эту особенность «Горя от ума» увидел и четко сформулировал И. А. Гончаров: «Всякий шаг Чацкого, почти всякое слово в пьесе тесно связаны с игрой чувства его к Софье, раздраженного какою-то ложью в ее поступках, которую он и бьется разгадать до самого конца. Весь ум его и все силы уходят в эту борьбу: она и послужила мотивом, поводом к раздражениям, к тому «мильону терзаний», под влиянием которых он только и мог сыграть указанную ему Грибоедовым роль, роль гораздо большего, высшего значения, нежели неудачная любовь, словом, роль, для которой и родилась вся комедия. ‹...› Две комедии как будто вложены одна в другую: одна, так сказать, частная, мелкая, домашняя, между Чацким, Софьей, Молчалиным и Лизой; это интрига любви, вседневный мотив всех комедий. Когда первая прерывается, в промежутке является неожиданно другая, и действие завязывается снова, частная комедия разыгрывается в общую битву и связывается в один узел» («Мильон терзаний»).

В отношениях с Софьей Чацкий проявляет себя как близорукий влюбленный, ослепленный страстью и не верящий ни изменениям, которые произошли с любимой девушкой, ни ее выбору.

Первые же реплики демонстрируют как силу его чувства, так и глубину разочарования:

Чуть свет уж на ногах! и я у ваших ног. (С жаром целует руку.) Ну поцелуйте же, не ждали? говорите! Что ж, ради? Нет? В лицо мне посмотрите. Удивлены? и только? вот прием! ‹...› Я сорок пять часов, глаз мигом не прищуря, Верст больше седьмисот пронесся, ветер, буря; И растерялся весь, и падал сколько раз – И вот за подвиги награда!

Последующие объяснения Чацкого с Софьей строятся на попытках понять причину ее холодности и угадать имя ее избранника. Для Софьи эти расспросы-допросы становятся все более мучительными и в конце концов провоцируют ее на клевету о сумасшествии героя, которая возникает из бытового понимания слова, из оговорки в мгновенном, кинжальном обмене репликами с господином Н (художественный эффект достигается тем, что почти каждый стих делится на две реплики). « – Вы в размышленьи./ – Об Чацком. – Как его нашли, по возвращеньи? / – Он не в своем уме. – Ужли с ума сошел? / – Не то чтобы совсем… –

Однако есть приметы? / – Мне кажется. – Как можно в эти леты! / – Как быть! Готов он верить! / А, Чацкий! любите вы всех в шуты рядить, / Угодно ль на себе примерить?» (д. 3, явл. 14).

Почему же Чацкий до последнего мгновения, до того, как он случайно узнает правду от самого Молчалина, не может в эту правду поверить? При всей своей страстности и уме он убежден, что любовь подчиняется каким-то рациональным законам.

На иронические похвалы Скалозубу («Но Скалозуб? вот загляденье: / За армию стоит горой, / И прямизною стана, / Лицом и голосом герой…») Софья отвечает столь же остроумно и однозначно: «Не моего романа». Эта позиция понятна Чацкому, но он продолжает собственное следствие: «Не вашего? кто разгадает вас?» (д. 3, явл. 3).

Сразу после этого разговора происходит беседа с Молчалиным, которая приводит Чацкого к выводу, что «умеренный и аккуратный», осторожный, услужливый чиновник еще меньше подходит на роль избранника Софьи. «С такими чувствами! с такой душою / Любим!… Обманщица, смеялась надо мною!»

Ставя превыше всего ум, Чацкий также рационалистически верит в ум сердца: умная девушка, которой он считает Софью, не может полюбить ни такого глупца и солдафона, как Скалозуб, ни такого глупца и лакея, как Молчалин. Лишь в конце комедии убеждается, что любовь подчиняется каким-то другим законам, непостижимым даже высокому уму (по принципам, не реализованным обманутой Софьей, в общем, живет семья Горичей: «Муж-мальчик, муж-слуга, из жениных пажей, / Высокий идеал московских всех мужей»).

«Высшее значение», идеологический конфликт «Горя от ума» Гончаров сформулировал следующим образом: «Образовались два лагеря, или, с одной стороны, целый лагерь Фамусовых и всей братии «отцов и старших», с другой – один пылкий и отважный боец, «враг исканий». Это борьба на жизнь и смерть, борьба за существование, как новейшие натуралисты определяют естественную смену поколений в животном мире» («Мильон терзаний»).

Эта борьба, выявляющая уже не личные пристрастия героя, но его общественные убеждения, развертывается уже не в диалогах с Софьей и Молчалиным. Участниками второго сюжета становятся, наряду с Чацким, прежде всего Фамусов и Репетилов. И форма его выражения тоже меняется: главным изобразительным средством становятся монологи Чацкого.

Монолог и диалог в пьесе часто имеют разные функции. Диалог, короткие и более пространные реплики, движет действие. Монолог словно останавливает его, позволяя не только более подробно охарактеризовать героя, но и высказать его общие взгляды на жизнь и тем самым прояснить авторскую позицию. Право на монолог в классической пьесе имеют немногие: главный герой, персонаж-резонер, иногда – отрицательный герой, антагонист главного, раскрывающий свою низкую душу.

В «Горе от ума» право на пространные монологи получают, кроме Чацкого, Фамусов, Репетилов и отчасти Молчалин, причем монологи последних трех носят бытовой, приземленный характер, представляя, в сущности, расширенные реплики бытового сюжета. Чацкий же в своих главных высказываниях отталкивается от быта, переходя к общим размышлениям об устройстве русской жизни и жизни вообще.

Можно выделить три таких ключевых «идеологических» монолога героя, каждый из которых спровоцирован обстоятельствами, является ответом на вызов другого лагеря и имеет свою внутреннюю тему.

Назидательный рассказ Фамусова о екатерининском вельможе, сделавшем карьеру унижением, шутовством перед императрицей («Упал он больно, встал здорово. / В чины выводит кто и пенсии дает? / Максим Петрович! Да! Вы, нынешние, – нут-ка!»), вызывает ответное размышление Чацкого о различии «века нынешнего и века минувшего». «Прямой был век покорности и страха», – возражает Чацкий. Он уверен, что это время «пылкого раболепства» осталось в далеком прошлом («Свежо предание, но верится с трудом») и на его стороне не только новое поколение, но даже новые властители: «Хоть есть охотники поподличать везде, / Да нынче смех страшит и держит стыд в узде; / Недаром жалуют их скупо государи» (д. 2, явл. 2).