Классовая война

Хомский Ноам

Это — обычные и основанные на признании свободы воли идеи социализма и анархизма, которые восходят, в конечном счете, к культурной традиции эпохи Просвещения, продукт воззрений, о которых мы говорили ранее, касаясь классического либерализма. Джон Дьюи, как и Бертран Рассел, был их представителем в новейшее время с точки зрения иной традиции, но опять-таки уходящей корнями в век Просвещения. Вот вам пример двух виднейших, а может быть, и самых значительных мыслителей XX века, чьи идеи известны ровно настолько же, что и подлинные идеи Адама Смита. Это свидетельствует о том, насколько эффективными оказались системы образования и пропаганды в деле разрушения нашего не столь отдаленного интеллектуального наследия.

Д. Б.: В той же самой меллоновской лекции Вы упомянули рассуждения Рассела об образовании. Вы говорили, что он выдвинул идею о том, что не следует рассматривать образование как наполнение сосуда водой, а скорее как помощь цветку в его собственном росте. Это поэтично.

— Это идея XVIII века. Я точно не знаю, был ли Рассел

знаком с ней непосредственно или же сам заново ее открыл, однако в литературе раннего Просвещения она встречается постоянно. Этот образ цветка использовался тогда очень часто. Вейскопф, по существу, говорил то же самое. Гумбольдт, отец классического либерализма, говорил об образовании, что это сродни процессу сворачивания веревки, двигаясь по которой ребенок и будет развиваться дальше, но только своим собственным образом. Его лишь можно слегка направлять. Вот чем могло бы являться в наши дни серьезное образование, начиная с детского сада и до окончания школы. Получаем же мы все это только в высшей школе, поскольку другого пути не существует.

Большая часть того, что представляет собой современная система образования, в корне от этого отличается. Массовое образование было создано с одной-единственной целью: превратить независимых фермеров в послушных исполнителей навязанной им воли, в пассивные орудия производства. Это было его основной целью. И не думайте, что об этом не было никому ничего известно. Люди прекрасно все понимали и вели против этой системы борьбу. Вот почему в прошлом веке имело место массовое сопротивление идее массового образования. Элитные группы это тоже очень хорошо понимали. Ральф Уолдо Эмерсон однажды сказал что-то о том, как мы должны воспитывать этих людей для того, чтобы они не перегрызли нам глотку. Если их не воспитывать, не давать им того, что мы называем «образованием», то они возьмут над нами власть. Под словом «они» здесь подразумевается то, что Александр Гамильтон называл «великим зверем», то есть народ. Антидемократические выступления в так называемых демократических обществах всегда имели жестокий характер и были чудовищны по своим последствиям. А причина этого очень проста: чем свободнее становится общество, тем опаснее оказывается «великий зверь», и тем чаще приходится применять все более строгие меры для того, чтобы держать его в клетке.

С другой стороны, встречаются и исключения, и среди них Дьюи и Рассел. Однако их влияние крайне незначительно, а идеи, по существу, не известны, хотя им на каждом углу поется хвала, подобно тому, как это происходит с Адамом Смитом. Что же касается того, о чем они говорили в действительности, то это сочли бы недопустимым в деспотическом климате господствующего мнения. Тоталитарный элемент в нем просто разительный. Сам факт концепции «антиамериканской идеи», — забудьте о том, как она используется, — демонстрирует очень яркие тоталитарные черты. Единственным настоящим подобием этой концепции, концепции «антиамериканизма», в современном мире является «антисоветизм». В Советском Союзе быть «антисоветчиком» было самым страшным преступлением. Это отличительный признак любого тоталитарного общества, наличие концепций вроде «антисоветизма» или «антиамериканизма». Здесь это считается вполне естественным. Книги об «антиамериканизме», написанные людьми, которые являются подобиями сталинистов, пользуются большим уважением. Это касается, прежде всего, англо-американских государств, которые, как ни странно, являются наиболее демократическими. Думаю, здесь существует взаимосвязь. Такова, в своей основе, точка зрения Алекса Кэри. Вместе с ростом свободы растет также необходимость направлять и контролировать общественное мнение, если вы не хотите, чтобы «великий зверь» как-нибудь «недолжным образом» не использовал свою свободу.

Д. Б.: Эти качества, которые, я полагаю, Вы стараетесь выявить у своих студентов: чувство проблемы, скептицизм, умение оспаривать авторитеты, в том числе и Ваш собственный авторитет, — если Вы к ним обращаетесь со словами: «Да, ты хороший парень, но ты не знаешь, о чем говоришь», — как, в таком случае, Вы можете в них эти качества воспитать? Вы входите в класс, обладая некоторым ореолом славы. Люди говорят между собой: «Это Ноам Хомский, отец современной лингвистики», и прочее в том же духе. Вы не находите, что студенты боятся или стесняются высказывать перед Вами свои сокровенные мысли?

— Немногие. Большинство из них думает независимо. И они быстро проникаются окружающей атмосферой. Приходите к нам на занятия и вы сами в этом убедитесь. Это очень неформальная атмосфера сотрудничества и взаимного обмена мнениями. Конечно, я несколько идеализирую. В жизни нельзя точно следовать идеалу, но это, в конечном счете, есть то, к чему каждый стремится. Существуют студенты, которым это дается тяжелее, особенно студенты азиатского происхождения. У них за плечами стоит гораздо более авторитарная традиция. Некоторые из них довольно быстро осуществляют прорыв, некоторые — нет. Но в общем и целом те люди, которые делают те же самые вещи в области элитарного высшего образования, представляют то крохотное меньшинство, из которого еще не выбили творческое начало и независимость. На сто процентов это, конечно, не работает.

На эту тему несколько лет назад писали Сэм Баулз и Херб Гинтис, два экономиста, в исследовании американской системы образования. Они говорили, что наша система образования поделена на части. Та ее часть, которая обращена к рабочим и к основной массе населения, действительно предназначена исключительно для того, чтобы навязывать им послушание. Однако другая часть этой системы, представляющая собой элитарное

образование, в полной мере соответствовать этой задаче не может. Здесь приходится с необходимостью допускать независимость и творческое начало. Иначе потом эти люди не смогут выполнять свою работу — делать деньги. В прессе вы найдете этому подтверждение. Вот почему я читаю Wall Street Journal, Financial Times и Business Week. Им просто приходится говорить всю правду. То же самое вы обнаружите и в основной прессе. Возьмите, к примеру, New York Times или Washington Post. Они ставят перед собой две противоположные задачи. Одна из них заключается в том, чтобы задобрить «великого зверя», а другая — в том, чтобы дать возможность своей аудитории, а это элитарная аудитория, получить в достаточной степени реалистическую картину того, что происходит в мире. Иначе они не смогут удовлетворить свои собственные нужды. Это противоречие пронизывает всю систему образования. Она совершенно не зависит, скажем, от такого явления, как профессиональная честность, которой обладают многие люди, — честность, невзирая ни какие «внешние обстоятельства». Это ведет к различным осложнениям. Если вы максимально внимательно отнесетесь к тому, как происходит работа в газетах, то вы увидите, что эти проблемы и противоречия постоянно сталкиваются между собой.

Д. Б.: Не случалось ли Вам замечать, что когда Вы встречаетесь со своими студентами один на один в своем офисе, они более открыты и общительны с Вами, чем на занятиях?

— Мои занятия имеют одну забавную особенность. Они превратились в нечто вроде общественного института. Взять хотя бы к примеру послеобеденный семинар по четвергам. Участники приходят сюда из самых различных мест, мы с вами об этом уже говорили, включая преподавателей разнообразных дисциплин и наиболее продвинутых студентов, возможно, уже из числа выпускников. Студенты в собственном смысле слова обычно оказываются в меньшинстве, и иногда они просто молча сидят с запуганным видом. Обсуждение происходит, в основном, среди преподавателей. И я вот уже на протяжении многих лет разделяю занятия на две части. Сначала, в течение двух с половиной часов, происходит свободный обмен мнениями. Потом я выдворяю всех лишних, и остаются только одни студенты. Этой частью дискуссии руководят студенты. Я не даю им никакого специального задания, так что они, как правило, говорят о том, что сами считают необходимым. Надо сказать, что этот способ работы со студентами полностью себя оправдал.

Д. Б.: Я вижу, что кроме того, что Ваш офис теперь выглядит очень чистым и опрятным, здесь на стене появились кое-какие новые фотографии.

— На последней из них запечатлены три моих внука, сидящие в ванне. Я стараюсь не забывать, что у жизни имеется и оборотная сторона, и по этой причине всегда держу в своем офисе что-то, говорящее мне: «Все в порядке».

Д. Б.: Между моим предыдущим вопросом и тем, который я собираюсь Вам задать сейчас, есть связь. Сегодня много принято говорить о детях и о семейных ценностях. Вы как-то ссылались на исследование ЮНИСЕФ, проведенное экономистом Сильвией Энн Хьюлетт, касающееся того, что в богатых обществах пренебрегают детьми. О чем там идет речь?

— Это одно из ряда интересных исследований. Собственно, самое лучшее. Оно было опубликовано в 1993 году. Насколько я знаю, на него часто ссылаются. ЮНИСЕФ обычно изучает бедные страны, а в этой работе речь идет о богатых странах и о том, как там заботятся о детях. Сильвия Энн Хьюлетт — очень хороший и очень известный американский экономист. Она обнаружила две основные модели указанного явления, имевшие место последние 15 лет. Одна модель — англо-американская, другая — европейско-японская. Они радикально отличаются друг от друга. Англо-американская модель — в сущности, война против семьи и детей. Европейско-японская модель детей и семейные ценности всесторонне поддерживает. И это очень хорошо показано. Статистика прекрасно подтверждает это. В Европе и в Японии семейные ценности всегда были чтимы. Семьям оказывалась поддержка. Дети там не ходят голодными. Родители часто проводят время с детьми. Это все закладывается в раннем детстве, потому что и женам и мужьям специально предоставляется время для того, чтобы они проводили его с детьми. Существуют специальные центры досуга, целая система поддержки семьи. США и Великобритания, со своей стороны, объявили войну детям и семье и практически разрушили последнюю. Целенаправленная, осознанная социальная политика имеет своей задачей подрыв и дальнейшее уничтожение семейных ценностей. Поэтому чрезвычайно высок уровень детской бедности, недостаточное питание, плохое обращение с детьми. Связи родителей и детей в рамках англо-американской системы становятся едва ощутимыми. Время непосредственного контакта с детьми в течение жизни последнего поколения сократилось на 40 % в большей степени потому, что оба родителя вынуждены работать по 50–60 часов в неделю для того, чтобы выжить и не дать умереть своим детям. Поэтому детей оставляют одних дома, их основным воспитателем становится телевидение, по тем же самым причинам возникает жестокое обращение взрослых с детьми и детей друг с другом и т. д. Любопытно отметить, что в США, — этот элемент нашей интеллектуальной культуры способен кого угодно поставить в тупик, — те люди, которые ведут эту войну, способны заявить, что они стоят на страже семейных ценностей, и никто не поднимает их на смех. В этом чувствуется хорошая дисциплинированность общественного климата. Тот факт, что никто не обсуждает это публично, так же был всестороннее рассмотрен в упомянутой работе, что не в меньшей степени говорит о том, что это — серьезное исследование, а не привычная ерунда.