Кластер Войвод. Третье правило крови
Шрифт:
Бухлеру пришлось потратить немало времени и сил для того, чтобы убедить Валтора в обратном. И все равно ничего бы у него не получилось, если бы на помощь не пришел Грир. Старый рамон весьма авторитетно заявил, что ежели человек считает, что музыку создают и играют те, кто ничего иного делать не умеет, то он сам полный остолоп и пентюх.
С Гриром вообще трудно было спорить. А после того как Мастер Кнехт вручил ему пирамиду, созданную молодым еще Моисеем Бухлером, Александр Васильевич вдруг проникся таким чувством собственного достоинства, что любые слова он теперь не говорил, а изрекал. Глаза его не смотрели, а взирали. Нос не нюхал, а обонял. Уши не слушали, а улавливали.
Подарок же Мастера Игры представлял собой невысокую трехгранную пирамиду, выточенную из металла. Дна у пирамиды не было, внутри она была полой. Внешние стенки покрывал вытравленный кислотой сотовый узор. Самый большой компонент узора располагался в середине каждой грани. Размером он был со зрелую сливу. По мере смещения к краям размеры элементов узора становились все меньше. Соты, тянущиеся вдоль острых граней, были размером с крошечных фруктовых мушек.
Бухлер опасался, что Грир станет донимать его вопросами про пирамиду и ее предназначение, которое до сих пор никому не удалось раскрыть, полагая, что создатель-то непременно должен знать все о своем детище. Но, к вящему его удивлению, рамон не сказал на эту тему ни слова. Однако пирамиду Грир все-таки поставил перед собой на приборную панель. И время от времени бросал на нее задумчивые взгляды.
Разумеется, Бухлер не надеялся сделать из Валтора музыканта за пару уроков. Однако преподать основы техники игры на флейте за время поездки было вполне возможно. Сам Моисей в свое время научился правильно держать флейту и извлекать из нее относительно чистые звуки за пару часов занятий с таким же, как он, учеником, занимавшимся флейтой чуть больше года. Так была построена вся система образования гуманитариев – старшие учили младших. А опытные педагоги лишь контролировали процесс и вмешивались в него только в силу необходимости.
Перво-наперво Бухлер должен был научить Валтора правильно держать флейту в руках. Но руки Валтора, когда он брал флейту, становились похожими на рычаги и напрочь отказывались гнуться в суставах. Для того чтобы хотя бы немного изменить их положение, приходилось прилагать колоссальное усилие. Если же Моисей просил Валтора расслабить руки, они повисали, как плети, так что зафиксировать их в каком-то определенном положении становилось абсолютно невозможным. Промучившись какое-то время, Моисей решил, ладно, пускай держит инструмент как хочет. В конце концов, многие музыканты вырабатывали свой собственный стиль, и звучание их инструментов становилось знаменитым только потому, что они делали что-то неправильно. Главное – развернуть плечи и набрать полную грудь воздуха – у Валтора получалось замечательно. Значит, можно было работать дальше.
– Ты сам-то когда последний раз флейту в руки брал? – покосившись на учителя с учеником, поинтересовался Грир.
– Вчера, – ответил Моисей.
– Да брось ты, – недоверчиво прищурился Грир. – Хочешь сказать, у тебя дома есть флейта?
– Есть. – Бухлер снизу тихонько стукнул ладонью по локтю Валтора. – Не надо так напрягать руку. Рука должна быть сильной, но гибкой, как ветка на ветру.
– Хочешь сказать, ты каждый день музицируешь? –
– Стараюсь.
Грир усмехнулся и покачал головой.
– Зомбакам, наверное, твоя музыка нравится.
– Напрасно смеешься. Зомби очень восприимчивы к музыке. Сам я для них не играю. Потому что невозможно всецело сосредоточиться на исполнении, когда вокруг тебя живые мертвецы. Но каждый вечер я включаю им музыку.
– И какую же музыку предпочитают зомби?
– Да, в общем, разную. Как и все люди. Моцарт, Шопен, Чайковский, Барток, Гершвин действуют на них успокаивающе. Слушая Вагнера, они звереют.
– Куда уж больше, – вставил Грир.
– От Бетховена они вообще идут вразнос.
– В каком смысле?
– Сами себе отрывают конечности.
– Почему?
– Ты у меня спрашиваешь?
– А у кого же еще? Ты ведь у нас главный спец по живым мертвецам.
– Я не могу ответить на этот вопрос.
– Почему?
– Я не занимался им серьезно.
– Фигово.
– Займись сам, если тебе это интересно.
– У меня нет своего кладбища живых мертвецов.
– Можешь воспользоваться моим.
– Ты это серьезно?
– А почему нет? Места у меня достаточно. Нужно только немного порядок навести.
Грир хмыкнул весьма неопределенно.
– И это все? – спросил Бухлер.
– Я подумаю.
Моисей вновь обратил все свое внимание на Валтора, так и сидевшего все это время с флейтой в руках и локтями, расставленными в разные стороны. Как крылья у куриной тушки, подумал, посмотрев на это, Бухлер.
– Переходим к звукоизвлечению.
Со звукоизвлечением дело пошло совсем плохо. Не то чтобы Валтор не мог извлечь из флейты вообще никаких звуков. Но те, что он извлекал, были абсолютно не те. Даже Грир, сидевший за рулем, а потому не вмешивавшийся в образовательный процесс, и тот болезненно морщился всякий раз, как Валтор подносил головку флейты к губам и принимался дуть в нее.
Дул он старательно. Изо всех сил. А если уж называть вещи своими именами, то со всей дури.
Бухлер тщетно пытался втолковать ему, что работать должны не щеки, а губы. Валтор раздувал щеки так, что становился похож на хомяка. И вместо требуемых нот у него неизменно получался только пронзительный свист. Причем все время один и тот же, независимо от того, какие клапаны он прижимал.
В поселке гуманитариев говорили, что любого человека можно научить чему угодно. Врожденный талант и способности определяют лишь то, сколько времени придется на это потратить. Пытаясь научить Валтора играть на флейте, Моисей Бухлер начал склоняться к мнению, что далеко не всякое умение стоит потраченных на него времени и сил.
Валтор же, наоборот, все больше входил во вкус. Взявшись за флейту только в силу необходимости, считая своим долгом разобраться наконец с подарком Мастера Игры, он и сам не заметил, как постепенно занятия начали доставлять ему странное, ни с чем не сравнимое удовольствие. Когда Валтор начинал дуть в отверстие на головке флейты, он чувствовал необычное волнение. Сердце как будто замирало, а в животе образовывался вакуумный пузырь, готовый вот-вот лопнуть. Чтобы справиться с этой напастью, Валтор набирал полные легкие воздуха, раздувал щеки и дул. Дул что было сил. Он прекрасно понимал, что красота извлекаемых из музыкального инструмента звуков определяется вовсе не силой, с какой в него дули, но ничего не мог с собой поделать. При первых же звуках флейты необъяснимый восторг переполнял Валтора, и он дул. Дул, как может дуть только рамон – с полной отдачей и самозабвенно. Дул так, будто от этого зависела его жизнь.