Клаудиа, или Дети Испании. Книга первая
Шрифт:
Едва не споткнувшись о высокий порог, девочка вылетела в темный коридор и сразу же забежала в свою комнатку. Вся дрожа, села она на постели, туго обхватив колени. В голове у нее мутилось от страха и жалости. Ей хотелось теперь только одного – скорее заснуть, и она уже даже залезла под одеяло, однако какое-то смутное чувство все не давало ей сомкнуть глаз. Сарагоса далеко, за горами, за широким Эбро, десятилетней девочке не добраться туда и за много дней. И кого там искать? Где? Глаза Клаудии потихоньку стали слипаться. А если мама умрет, пока меня нет? Но отец так просил позаботиться о них… И хорошо бы вправду иметь брата… Брата? О брате говорила мать и кто-то еще… – уже совсем засыпая думала
Дорога на Сабадель считалась самым дурным местом в городе. Ее с давних пор населяли изгои и нищие, ночами там в открытую пошаливали грабители, и если улицы в центре Бадалоны Клаудиа знала хорошо, то на окраинах начиналась для нее неведомая страна. Темные косогоры окружили девочку, и с их верхушек прямо на нее летели огромные птицы, чьи силуэты зловеще вырисовывались на фоне неба, освещенного луной. Клаудиа прикрыла голову руками и бежала вперед, почти не видя дороги. Где-то стучали копыта, ревел осел, в ноги впивались колючки, ветер с моря рвал рубашку, но ничего этого она не замечала, пока не увидела, что все дома закончились, и она стоит у жалкой лачуги на краю поля. Клаудиа, не помня себя, громко стукнула в плетеную из циновки дверь. В ответ послышалось глухое ворчание, похожее на рычание потревоженной собаки, и прямо ей в ноги выкатилось нечто, изрыгающее чудовищные ругательства.
– А, песья голова! Чтоб не видать тебе святого причастия! – Начало было длинную тираду проклятий это чудовище, но при виде платка, из под которого виднелась белая ткань явно ночной рубашки, тут же сменило ее направленность. – Ах, ты, потаскуха! Мало вам парней, так лезете в дом к честному калеке!
Клаудиа, застывшая от ужаса, рассмотрела, наконец, некое подобие человеческого существа, за полным неимением ног возлежавшего на самодельной тележке, бушевавшего, как сам дьявол, и не собиравшегося останавливаться. Но Клаудиа как воспитанная девочка, в ответ на эту ругань машинально присела в реверансе и пролепетала:
– Да хранит вас святая дева дель Пилар! Я – Клаудиа де Гризальва.
Старик даже не сумел закрыть рта, и только все скреб и скреб жилистой рукой по грязным волосам на груди.
– Гризальва! Святой Антоний Падуанский! Сержант Рамирес! Что с ним?
Но сломленная перипетиями последнего дня девочка только судорожно разрыдалась в ответ и упала на сырую ледяную траву.
Она пришла в себя уже в хижине сидящей на какой-то подставке. Под ногами у ней был обернутый в шерсть горячий кирпич, на плечах рваный капа [26] , по правую сторону изуродованное шрамами, но вполне дружелюбное лицо старика, а по левую… По левую стоял Педро, взволнованно кусавший нижнюю губу и не сводивший с девочки огромных черных глаз.
26
Капа – длинный и широкий плащ простонародья.
Клаудиа
– Ты мне нужен, Педро. – Она низко опустила голову.
– Неужели небо услышало мои молитвы! – с жаром воскликнул мальчик. – Говори, говори, сенья, что нужно сделать?!
– Но этот… старик…
– Говори смело. Лукаро или, как все его здесь зовут, Локвакс [27] , верный человек, он воевал вместе с доном Рамиресом. – Педро крепко взял руки Клаудии в свои. – Говори же.
27
Локвакс – болтун (искаж. лат.)
– Я могу сказать очень мало, Педро, очень. Нужно добраться до Сарагосы, найти там женщину по имени Пресентасионата и привести ее сюда.
– Всего-то? – облегченно рассмеялся мальчик. – А я-то думал, надо прямо сейчас поступить в королевскую гвардию!
– Но это надо сделать быстро, очень быстро… Иначе мама умрет.
– Так, значит, прекрасная Марикилья решила подарить дону Рамиресу еще такую же смелую дочку! – присвистнул Локвакс и в восторге, словно кастаньетами, пристукнул деревяшками, которыми отталкивался.
– Так эта Пресентасионата – просто повитуха? – подхватил Педро.
– Да, – сгорая от стыда, прошептала Клаудиа, только теперь осознав, в каком виде бежала по ночному городу, а теперь еще и сидит перед двумя мужчинами – в одной ночной рубашке и с неубранными волосами.
Словно поняв это, старик и мальчик отошли в угол и о чем-то зашептались. Затем Педро натянул высокие кожаные чулки и, поймав связку каких-то железок, брошенных ему Локваксом, беззвучно исчез в ночи.
– А ты спи, спи, сенья, куда ж теперь. Да и днем в этаком наряде тебя не выпустишь, – бормотал старик, озабоченно качая головой и почти силой укладывая девочку на застеленную попоной солому. – Да уж это моя забота.
Клаудиа проснулась только к вечеру. Перед ней стоял кувшин с козьим молоком, и лежали… ее собственное платье и косынка. Рядом неутомимая Фатьма грызла сухую травинку, кося в сторону девочки влажным глазом. Безногий копошился у маленького окна, чиня ее туфли.
– Вот и славно, сенья Клаудита, вот и замечательно, – пробормотал он, увидев, что девочка проснулась. – Вот и хорошо. – Но голос у него был нерадостным.
– Мама! Она… жива?
Старик нахмурился.
– Жива-то жива… Ступай-ка поскорее домой, девочка моя.
– А Педро?
– Перикито знает свое дело. Давай, поднимайся.
И Клаудиа, обнадеженная Локваксом, пустилась в обратный путь. Закатное солнце румянило стекла и шпили, и в холодеющем к ночи воздухе особенно ярко краснела черепица крыш. До поворота в переулок Ахо оставалось уже совсем немного, как девочка вдруг столкнулась с куре Челестино, который, казалось, поджидал ее на маленькой площади у лавки.
– Добрый вечер, малышка, ты-то мне и нужна. Пойдем-ка, поговорим немного, – поспешно сказал он, даже не протянув, как обычно, руки для поцелуя.
– Мама?!
– При чем тут донья Мария? Впрочем… – И падре положил мягкую руку в шелке сутаны на плечо Клаудии.
В знакомой комнате умиротворяюще пахло ладаном и пылью. Падре Челестино усадил девочку на привычное место под томами древних и принес чашку шоколада.
– Подкрепись сначала. – Клаудиа, ничего не евшая со вчерашнего вечера, в один прием проглотила горячий напиток. – А теперь, скажи мне: что ты делала на улице вчера ночью?
– Я? – Клаудиа отвернулась. – Ничего. Маме было плохо, я помогала Гедете.