Клеопатра
Шрифт:
Казна опустела не совсем, и тем не менее и Максим и Клеопатра сознавали, что начало экономического упадка медленно и очень верно переходит в крайнюю степень этого самого экономического упадка. О чеканке золотой монеты можно было забыть, выпуск серебряных монет предстояло сильно сократить. И даже в бронзовом чекане вес каждого номинала должен был уменьшиться примерно на три четверти.
— ...Ну, не в первый раз! — говорила царица решительно. — Ты же читал об этой «скрытой девальвации» при Эвергете? «Скрытая девальвация», да? Одни монеты полновесные, другие пониженного веса, но с виду такие же в точности, как полновесные!..
— Теперь этот номер не пройдёт, — возразил Максим в своей обыкновенной манере вяловатого говорения.
— Ладно. А какой пройдёт? — Она держалась спокойно, уверенно.
— Скажем, такой: запретить в Египте обращение всех иностранных монет. Все иностранные монеты
Она слушала внимательно, невольно вздохнула с облегчением. Потом сама заговорила:
— Вот ещё что! Нужен указ о трауре. Пусть в городе будет объявлено о смерти царя...
— Какие обстоятельства? — спросил Максим равнодушно... Она подумала, как же ему удаётся притворяться таким равнодушным? Или он совсем и не притворяется? Тогда тем более, как это ему удаётся?.. Обстоятельства смерти подростка-царя он уже знал. Клеопатра уже рассказала ему, то есть рассказала, что мальчик был убит рабом, принадлежавшим Аммонию, раб ухитрился бежать и потому и остался ненаказанным... Какие ещё слухи и толки дошли до Максима, Клеопатра не знала и спрашивать не собиралась!.. Она, конечно, понимала, о чём спрашивает Максим! То есть он спрашивал, не надо ли ещё какие-то обстоятельства придумать и, соответственно, объявить народу! И она ответила спокойно, по-деловому:
— Прикажи объявить в городе правду. — Она знала, что он, конечно же, верно поймёт её! Это самое «объявить правду» означало именно рассказать версию о рабе Аммония... И тотчас, молниеносно даже, она узнала, что должно произойти с Татидой!..
Траур был объявлен. Только теперь она поняла, какую ошибку допустила! Надо было привезти в Александрию урну с прахом. Известие о том, что прах царя захоронен в римском колумбарии, выглядело подозрительным и бросало тень на царицу! Кроме того Татида изменила своей обычной сдержанности; из её покоев расходились по всему городу слухи о её отчаянии. Это было понятное человеческое, женское, материнское отчаяние, понятное горе! Жизнь царицы Клеопатры была темна; и в сознании её подданных, в этом «коллективном бессознательном», как позднее изъяснялся некто Юнг [69] , эта темнота, эта тьма наполнялась рыкающими чудовищами! Жизнь Татиды, потерявшей мужа и сыновей, была ясна, понятна... А Хармиана таращила говорящие глаза. А Клеопатра ничего ей не приказывала. Носила траурную одежду. Выразила своё сочувствие Татиде. Появлялась с мрачным выражением лица на площадях главных. Все видели. Она всё делала правильно, хотя и знала, что ей ничто не поможет, никакая правильность её поведения! Потому что все полагают её дикой, хищной, гадкой, жестокой! А сами будто не жестоки и не злы?! Только они злы и жестоки в мелочах своих мелочных, мелких жизней, а ей приходится совершать крупные жестокости, потому что её жизнь — большая, крупная, жизнь правительницы!.. И когда Татиду вдруг обнаружили повесившейся, когда она висела в своём спальном покое, с высунутым языком, обгадившаяся, как это и должно быть, и, конечно, все заподозрили... то есть ведь это же было вполне естественно, то есть то, что несчастная одинокая мать, потерявшая мужа, старшего сына, стольких близких, а теперь и последнего сына, покончила с собой! Но если бы даже она была столетней старухой, едва дышащей, и умерла бы, всё равно все, решительно все заподозрили бы царицу Клеопатру! Её и теперь подозревали. Но она ведь ничего не приказывала Хармиане, потому что Хармиана умела исполнять невысказанные приказы, не облечённые в слова!..
69
Карл Густав Юнг (1875-1961) — швейцарский психолог и философ.
Маргариту, конечно же, интересовали вести о Марке Антонии. Вести эти разносились, прокатывались по землям Рима, Греции, Египта, азиатских и африканских царств. Клеопатра могла теперь сомневаться в его верности ей. По слухам, он вёл себя, как мальчишка. Впрочем, она ведь знала, что он вполне способен на всевозможные дурачества. Вот как раз и доходили толки о его «шутках и мальчишеских выходках». Однажды он нарядился в обычную одежду раба, закутался в грубый плащ и явился к Фульвии как раб, якобы посланный Антонием к ней с письмом. Нарочно изменив голос, Антоний объявил ей о тяжёлом ранении Антония, то есть выходит, что о своём! Она заломила руки. Он тотчас сбросил плащ
А вот Плутарх оценивал поведение Антония как явный, явственный знак его подчинения Фульвии. По такому поводу Плутарх написал об Антонии совершенно унижающие Антония строки:
«Фульвия замечательно выучила Антония повиноваться женской воле и была бы вправе потребовать плату за эти уроки с Клеопатры, которая получила из её рук Антония уже совсем смирным и привыкшим слушаться женщин» [70] .
Плутарх не был современником Антония и Клеопатры. Политическая активность женщин, то есть Фульвии и той же Клеопатры, представлялась Плутарху не иначе как следствием постыдного мужского слабоволия, то есть опять же Антониева слабоволия!..
70
Из жизнеописания Марка Антония. Плутарх.
Между тем... Рим увязал в трясине гражданских войн. Триумвират — консул и прежний начальник Цезаревой конницы Марк Эмилий Лепид, Октавиан и Марк Антоний — скрепил своё единство перекрёстными браками. Октавиан получил в жёны падчерицу Марка Антония, Клодию, а сын Лепида женился на Антонии, юной дочери Марка Антония, ещё не вышедшей из отроческого возраста. В это время Долабелла сражается с Кассием в Азии, проигрывает и кончает с собой. Марк Брут и Кассий опустошают Грецию, разносят в клочья родосский флот и уже чувствуют себя победителями. И вот тут-то Октавиан и Антоний оттесняют их в Македонию и наголову разбивают при Филиппах. Кассий и Брут, то есть оба одновременно, кончают, в свою очередь с собой. И тут вступает уже известный нам Павел Орозий, со своими, в свою очередь, словами:
«Тем временем Фульвия, супруга Антония и тёща Цезаря, правила в Риме как женщина. В этом переходе от консульского достоинства к царскому неясно, следует ли считать её последней представительницей уходящей власти или же первой носительницей возникающей. Ясно же то, что была она высокомерна даже в отношении тех, благодаря кому возвысилась. И в самом деле, Цезаря, вернувшегося в Брундисий, она покрыла оскорблениями: встретила его возмущениями и чинила ему козни. Изгнанная им, она удалилась в Грецию к Антонию».
Следует сделать примечание и уточнить, что «Цезарем» Орозий называет Октавиана, принявшего имя двоюродного деда, то есть Юлия Цезаря.
Почему-то (вот опять же: почему-то!) Маргариту смешили толки об этом правлении Фульвии в Риме. И все эти события в Греции и Риме представлялись ей скучной вознёй, похожей на то, как мальчишки вдруг затевают на улице драку меж углами домов, пиная друг друга босыми ногами жёсткими и выплёвывая сквозь зубы грязные ругательства... Конечно, всё это было ерундой сплошь! Два предмета были важны для Маргариты: сохранение Египта для неё и для её сына, потому что теперь она и её сын воплощали собой династию Птолемеев! И второй предмет: вспомнит ли о ней Марк Антоний! Она решила ни за что не напоминать ему о себе!..
Но вдруг она поняла с некоторым изумлением, что этот человек, мужчина, именно такой мужчина, рядом с которым женщина может почувствовать себя зрелой умом и телом, сильной, мужчина, говорящий сбивчивые путаные речи, мужчина, валяющий дурака по-мальчишески, мальчишка, плюющийся вниз, свесив голову с крыши, этот человек на самом-то деле оказался прав! Он ей тогда, в Трастевере, сказал правду! Действительно, всё к тому и шло, то есть к тому, чтобы именно он повелевал Азией. А ещё, быть может, и Африкой. В Афинах он разругался в пух с Фульвией и теперь шагал, шествовал по азийским равнинам и пригоркам, совокупляясь с жёнами полунищих царьков, устраивая пирушки, дурачась. И Азия покорялась ему, как Дионису, пьющему вино, поющему, преданному дурачествам и шутовству. Как будто Азия истощилась политически, устала от власти множества малых правителей, и готова была просто-напросто лечь под сильную руку Рима! А ведь власть Антония — это ведь и была власть Рима! Значит, Антоний всё-таки сумел договориться с Октавианом и Лепидом. Впрочем, доходили слухи о ссорах Октавиана с Лепидом, Лепида с Антонием, и так далее!.. Казалось бы, республика римлян давно скончалась. Так полагала и Клеопатра. Но одно происшествие, похожее более на истинное приключение, убедило её в обратном!