Клёст - птица горная
Шрифт:
— Вперёд! — я махнул мечом, легко обогнал своих бойцов и ударил по ноге первого, кого сумел догнать.
«Чёрный» рухнул, при этом ловко откатившись в сторону и за мою спину — мне пришлось разворачиваться. Но второго удара не потребовалось: Шестёрка, отшвырнув щит и копьё, коршуном кинулся на раненого и ловким воровским движением перехватил ему горло — кровь хлестнула аж на аршин. Мать моя, ну и команда у меня! Как много я ещё не знаю про своих людей! Учишь их, учишь, а у них при запахе крови первобытные инстинкты срабатывают… и ещё какие!
Мне удалось догнать ещё
— Пескаря убили, — сказал Штырь, злобно сорвав и зажевав травинку. — Он с краю стоял, а тот ловкий такой… сзади заходить стал. Пескарь повернулся, а тут его и…
Он начал руками изображать, как было дело.
— Рыбак ещё ранен, — добавил Бим, сплюнув.
— Ага. Кажись, серьёзно, — эхом продолжил Бом. — В бок.
— Бим, Бом, — приказал я. — Тащите Пескаря вниз. Столяр, Шестёрка — помогите Рыбаку. Штырь, ты со мной: нужно доставить этого красавчика в штаб, — пускай там с ним побазарят.
«Красавчик» злобно заурчал, что-то гавкая. Штырь ощерился и болезненно пнул его в бедро:
— Поговори у меня, с-сука! Я тебе мигом зенки выдавлю!
Что ж, с выбором конвоира я точно не ошибся…
— Шестёрка, слушай сюда. Я буду теперь называть тебя Жнецом: очень уж ты славно глотки режешь, словно сноп пшеницы серпом.
Пацан осклабился от уха до уха.
— А если ты будешь в бою бросать оружие, то я тебе уши обрежу и самому себе пришивать заставлю. Понял?
— Так точно, господин десятник!
Я, понимая, насколько опасен захваченный пленник, срезал ему доспех и маскирующую рубаху, располосовал штаны — он топал вниз голый по пояс и босой. И даже без шапочки: там могла быть заколота иголка, смертельная для кого-то из нас. Или способная прервать жизнь пленного: ткнёт себя в висок — и до свидания. Мы со Штырём вцепились ему в правую и левую руку соответственно, при этом держали ножи обнажёнными, — и то мне было страшновато. Я знал, что умеют ТАКИЕ убийцы. Я и сам был таким. Только я сам никогда не мог двигаться с такой скоростью, как эти «чёрные».
Навстречу топал сотник, злющий, как чёрт:
— Почему прекратили погоню?! Струсили?!
— Никак нет, господин центурион! Преследование противника невозможно: мы с такой скоростью не бегаем!
— Умный, да?!
— Никак нет, господин центурион! Такой же дурак, как все!
— Поговори мне
— Не могу оставить важного пленного, господин центурион! — я оглянулся назад. — К тому же, преследование уже прекращено!
Действительно, не вершине скалы оживления не наблюдалось. Наши бойцы физически очень отличались друг от друга, и состязаться в скорости с «чёрными» могли лишь немногие. Атакующая лава сильно растянулась клином, а те самые шустрые, что вырвались вперёд, остановились, потеряв несколько человек от арбалетных болтов и попрятавшись за валуны. Подбежавшее подкрепление, увидев, что расстояние до врагов только увеличивается, не возжелало прыгать за ними по камням, не видя возможности получить хоть что-то, кроме железяки в лоб.
Сотник, проделавший лишь половину пути до вершины и увидевший, что наша отчаянная атака захлебнулась в своей полной безнадёжности, мог только зареветь разъярённым быком, из-под которого выскользнула шустрая корова. Но, начав задыхаться, заткнулся, опустил меч и опёрся на его острие как ослабевший старик на трость: я понял, что у него сейчас в глазах мерцают яркие звёздочки на грани потери сознания. Нельзя в горах так орать после бега, если нет привычки или закалки, как у этих «чёрных»…
Я потащил пленного далее, а Штырь поневоле зашагал за мной. Ну, его, это начальство. Пусть само воюет, если сможет.
Когда мы сдали злобного, зыркающего яростного глазами пленного, в штаб полка и потопали назад, Штыря прорвало на откровенность:
— Командир, я вот что хочу сказать… ты, это, мужик по понятиям. Я думал, что никогда тебя не прощу за то, что ты мнеграблюсломал. А ты меня от простуды лечил… своё золото не пожалел и возврата не просил. Я вообще никогда не видел, чтобы кто-то своё золото отдавал ради других — наоборот, иные и за грошик убить готовы. Ты всегда старался, чтобы у нас всё было самое хорошее. И вот сегодня… если бы не твоя наука, то нас бы как котят порубали, ей-ей. У меня за всю жизнь очко только два раза дрогнуло: сегодня и… очень давно. Ты теперь всегда на меня можешь рассчитывать. Если ты по морде бьёшь — значит, так надо. Значит, я тоже по морде бить буду того, кого ты бьёшь. Меня бьёшь — молчать буду. Если нужно — костьми за тебя лягу.
У меня запершило в горле. В душе проснулось что-то щемяще-трогательное, но, с другой стороны, я почувствовал себя не в своей тарелке. Да, за двадцать лет никто из моих подчинённых не признавался, что выражает мне полнейшее доверие и готов за меня умереть. Но Штырь был уголовником, и его признание могло означать всё, что угодно. Вдруг его слова означают, что он признал меня своим паханом? Или он великодушно соизволил поставить мой авторитет вровень со своим? Или всё-таки согласился, что я — достойный боевой командир? Вариантов, как видите, минимум три, но главное не это, а то, что я должен ему ответить??? Что-то типа «не парься, всё пучком»? «Живы будем — сочтёмся»? «Благодарю за службу!»? А, если не угадаю с ответом, то не грозит ли мне это стать ему врагом?