Клетка без выхода
Шрифт:
Помнишь, Арсений, я упоминал, что обнаруженная Госсом генетическая мутация напоминала последствия радиационного облучения? Пусть не радиация, но некая аномальная энергия на нас и впрямь воздействовала. Госс понял это, когда начал исследовать нас — родителей детей, пораженных патологией информационной зависимости. Академик быстро догадался, где именно следует искать корень проблемы. Патология Госса широко распространена только в высокоразвитых странах, в остальных — лишь частные случаи. Патология Госса — болезнь высокоразвитой цивилизации, а инкубаторами болезни выступили мы. История моей молодости типична и схожа с историей каждого родителя, чьи дети страдают сегодня этой проклятой напастью. Непривычная, даже агрессивная
Книги, газеты, письма, слухи… Веками люди довольствовались только этими источниками информации. Сто с лишним лет назад к ним присоединились радио и телеграф, спустя еще полвека — телевидение, совсем недавно — мобильная связь и Интернет. Наступает эпоха передачи данных на технологиях ВМВ… Информационное поле планеты… Мои родители полвека назад знать не знали, что это такое. Сегодня это уже не поле, а натуральный океан — стихия, в которой мы чувствуем себя песчинками. Неудивительно, если она и выступит когда-нибудь причиной гибели человечества. Однажды мы просто захлебнемся, пытаясь преодолеть очередную накатывающую на нас волну прогресса.
Мир стремительно меняется. Мы же пытаемся за ним поспеть и думаем, что впрямь поспеваем. Но это самообман. Спорить с природой — противоестественно. Наш организм неспособен адаптироваться к такой быстрой перемене окружающей среды, и дети с врожденной патологией Госса тому прямое доказательство. Мы сами задаем себе запредельный жизненный темп, внедряя в жизнь все, до чего только додумываются наши гениальные ученые. Но делаем мы это, абсолютно не переживая о последствиях. Порой мне кажется, что мы даже время заставили бежать быстрее. Те цели, на достижение которых раньше уходили годы, а иногда и века, при помощи современных технологий достигаются с немыслимой скоростью. Но, ускорив время, мы ускорили и приближение конца света. И он, вероятно, уже не за горами.
Такова реальность, Арсений. Похоже, на какой-то из развилок истории человечество выбрало неверный путь развития. И назад дороги нет. Мы достигли многого, но пускать историю вспять, к сожалению, так и не научились…
— …А как называется мое заболевание? — спросил я. — И вообще, кто дал вам разрешение проводить надо мной эксперименты?
— Разрешение выдала лондонская клиника, на попечении которой ты находишься в коме вот уже четверть века, — слово в слово подтвердил Патрик версию, выдвинутую своей дочерью. Я обреченно кивнул: что ж, все понятно, иного объяснения и не напрашивалось. Новость была воспринята мной спокойно: у меня имелось достаточно времени свыкнуться со своей вероятной судьбой. — Мы в те годы как раз проводили изучение Внешних Ментальных Волн на предмет их терапевтического эффекта, когда нам подвернулся ты — довольно любопытный субъект для исследований. Пройти мимо такого шанса было бы преступлением перед наукой. Оказалось, что родственников у тебя нет, зато есть… точнее, было впечатляющее криминальное прошлое. Неудивительно, что австрийские власти не беспокоились об исчезновении такого гражданина. Мы переговорили с владельцами клиники и выяснили, что им позарез нужны деньги на новое оборудование, которое «Терра» им и
— В обмен на подопытного коматозника, — грустно закончил я. — Все как обычно уперлось в деньги.
— Опыты были абсолютно безвредны. К твоим капельницам, энцефалографам и прочему оборудованию лишь добавился наш нейрокомплекс. И все в итоге остались довольны: ты получил возможность жить полноценной жизнью, твоя клиника модернизировала оборудование, а мы еще на шаг продвинулись в изучении ВМВ. Что ты так помрачнел? Разве тебя не утешает мысль, что благодаря нашим экспериментам ты сыграл значительную роль в истории мировой науки?
— Да, и впрямь есть чем на старости лет гордиться, — кисло усмехнулся я. — Только вот перед кем? Кому еще, кроме тебя, я должен сказать спасибо за то, что продолжаю жить на этом свете?
— Заведующему клиникой профессору Элиоту Эберту, прекрасному специалисту по лечению тяжелых черепно-мозговых травм. Но это он должен говорить тебе спасибо: ты оказал и продолжаешь оказывать его клинике неоценимую помощь. Профессор Эберт был бы не прочь лично поблагодарить тебя, но, к сожалению, он боится связываться с нашим нейрокомплексом и появляться в симулайфе. Не доверяет он всем этим современным диковинкам. Пожилой человек, что тут поделать. Но при случае я обязательно передам ему твою благодарность.
— Значит, лондонская клиника… — подумал я вслух и поморщился. — Отвратительное место — этот ваш Лондон. Странно только, почему крутой крэкер Тантал не обнаружил там моих следов? Инвалида Шульца из Бонна он легко разыскал.
— Кто этих крэкеров разберет. Может быть, плохо искал, а может, получить доступ к файлам лондонской клиники оказалось достаточно сложно. Солидные лечебные заведения, как правило, хранят истории болезни своих пациентов за семью замками, и клиника Эберта — не исключение.
— Ну раз так, значит, здравствуй, Арсений Белкин, — еле слышно со вздохом пробормотал я. — Дерьмово небось выглядишь — как-никак, двадцать пять лет под капельницей. Наверное, сегодня тебя уже никто и не узнает… Но ты уж будь другом, держись, не откидывай копыта. Тебе-то, старый пень, один черт все равно — лежишь да посапываешь. А вот мне без тебя — кранты. Давай, старик, не падай духом — респетадо Проповедник на тебя рассчитывает…
— Прости, не пойму, о чем ты, — подал голос Гвидо, пытаясь расслышать мой разговор с самим собой.
— Патрик, раз ты теперь в курсе, кто я такой на самом деле, — отозвался я, — у меня будет к тебе одна просьба…
— Ты хочешь узнать о судьбе своих родных в России?
Какое взаимопонимание! Да, сказывались годы нашей дружбы — иногда мы и впрямь понимали друг друга с полуслова.
— Я не стал дожидаться, когда ты попросишь меня об этой услуге, — пояснил Мэддок. — И я не только навел справки, но даже связался с твоей сестрой.
— С Полиной?! — У меня перехватило дыхание.
— Да, с Полиной Лагутиной — такую она сегодня носит фамилию. Оказалось, твоя сестра — довольно известный в музыке человек, настоящая звезда мировой сцены.
— И в этом нет ничего удивительного! — Я разволновался, словно подросток перед первым объяснением в любви. — Сестра росла очень талантливой девочкой, больше всего на свете музыку любила. Полина еще в школе училась, а мы уже знали, что она далеко пойдет…
«Мы знали»! От запоздалого укола совести мне стало нестерпимо больно. Кто знал, так это родители и педагоги, а меня — родного брата Полины, — ее судьба тогда вовсе не интересовала. Я жил в свое удовольствие и думал только о себе. Пока не загремел в тюрьму, транжирил родительские деньги, а если умудрялся самостоятельно заработать какие гроши, пропивал их до последнего. Что хорошего видела от меня младшая сестренка? Я даже конфет ей ни разу не купил, не говоря уже о других подарках, а тем более помощи. «Мы знали…» И повернулся же язык ляпнуть такое!