Клетка в голове
Шрифт:
Позавтракав, Громов решил полежать, поплевать в потолок. Снова. Прошёл час, два. Гул в голове так и не прекратился. Немного сник, но всё равно не переставал давать о себе знать. То ли лекарство просроченное, то ли ещё что.
Он счёл, что давно не дышал свежим воздухом и решил немного прогуляться.
– Эй, начальник, – позвал он, постучав по двери. Ему быстро открыли.
– В чём дело? – это была та же надзирательница, что отказалась принести ему таблетку отдельно от завтрака.
– Оправится32 нужно.
– Отойдите от
– Повернитесь спиной, руки назад, кистями вместе.
Он сделал так, как она сказала. Надзирательница вытащила наручники и надела их ему на руки.
«Идти до параши33 всего метров десять. Формалистка чёртова. Могла бы и не заковывать. Куда я могу убежать?! Что могу сделать?!»
Они зашагали в сторону туалета, по направлению к купе Харлова. Тамбур и коридор вагона не разделяла дверь – её там просто не было. Надзирательница остановила Громова напротив двери в туалет и развернула его спиной к себе. Потом сняла с него наручники. Громов открыл дверь и вошёл. Внутри было довольно чисто, но обычное сочетание запахов дезинфицирующих средств и фекалий присутствовал, как и в любой общественной уборной.
«Вот она – Россия. Страна контрастов».
Он захлопнул за собой дверь. Запирающего замка на ручке не было.
Громов навалил, как ему самому показалось, знатную кучу и нарочно не стал спускать. Это был его подарок для Харлова. А надзирательница вряд ли будет смотреть – в унитазе его добро или нет. Руки он не помыл.
«А зачем? Пусть и она опомоится об меня немного».
Но прежде чем выйти он осмотрел окно. Ручки нет, закрыто намертво, стоит решётка. Хрен тебе, а не свежий воздух. Можно только попробовать разбить окно, чтобы подышать вволю. Но помня о наказании для Харлова, Громов не хотел чего-то похожего. А ехать ещё порядочно.
«Ничего. Приеду на зону, обоснуюсь там, и тогда буду жить так, как сам хочу».
Он вышел, и надзирательница сразу спросила его:
– Вы помыли руки?
– Да.
– Почему тогда не было слышно, как из крана льётся вода?
– Так проверь слух.
– Помойте руки, – перешла она на приказной тон.
– Я мыл их.
– Осужденные обязаны соблюдать санитарно-гигиенические нормы. Мытьё рук после оправки – одна из норм. Вымойте.
– Если не слышала воды, так можешь понюхать их – пахнуть будут мылом. На, – Громов направил свои ладони в сторону лица надзирательницы, но та среагировала быстро.
Она схватила его правую руку и завернула ему за спину. Громов было попытался вывернуться, а после нанести ей удар кулаком, но тут, услышав шум, прибежала другая надзирательница, выкрутила Громову левую руку и они силком потащили его в купе. Вели быстро – он даже не успевал перебирать по полу ногами, они болтались в воздухе. Его легко дотащили до купе, впихнули внутрь, надели наручники, вышли в коридор и захлопнули дверь.
«Ну, сучьи потроха! Вдвоём на одного – конечно, легко. А всё-таки я их запомоил. Всё равно случилось так, как хотел я!»
Громов радовался своей маленькой проказе. Тут
– Закройте дверь в толчок. Воняет!
«Нюхай, нюхай – паскуда».
Но через пару минут он услышал, как дверь хлопнула.
6
Примерно через час после того, как Громова втащили в камеру, кормушку снова открыли.
– Успокоился? – это уже была другая надзирательница – та, что помогла первой скрутить Громова.
– А я был неспокойным?
– Подойди к двери. Повернись к ней спиной.
– Эх – так впадлу34 вставать.
Кормушка захлопнулась. Громов просидел с застёгнутыми руками ещё два часа. Вся спина начала болеть, не говоря уже о том, что кисти полностью онемели.
Вот кормушка снова открылась.
– Успокоился? – это была всё та же надзирательница.
Громов ответил нехотя, словно делает конвою большое одолжение тем, что его сейчас расстегнут:
– Да.
– Подойди к двери. Повернись к ней спиной.
Он выполнил приказ. Наручники сняли. Руки у него повисли как плети – не мог согнуть их в локтях несколько минут. На запястьях остались красные болезненные следы, которые долго не сходили. Когда онемение начало отходить – словно миллионы и раскалённых и ледяных иголок одновременно вогнали глубоко в мышцы. Но вскоре и это прошло, и он стал думать – чем ему заняться ещё несколько дней.
Начал с того, что принялся приседать – с руками, без рук, на время, на количество приседов, с прямой спиной и руками у затылка. Вскоре вымотался, завалился на койку и поспал немного. Когда он встал, ещё даже не вечерело. Громов решил глядеть в окно, пока не надоест. Потом начал отжиматься разными способами – на кулаках, с согнутыми коленями, на одной руке (правда, недолго и только на правой), с хлопками и когда опять вымотался, то постучал в дверь:
– Эй, – никакого ответа.
– Начальник, бля! – снова тишина.
– Бежать уже разрешается?! – опять нет ответа.
Громов помолчал и решил, что его попросту игнорируют.
Вскоре он услышал грохот тележки.
«Должно быть – ужин. Вроде уже и потемнело».
Когда тележка подъехала к его камере и открылась кормушка, он спросил всё того же деда, пока принимал от него еду:
– Дед – а сколько сейчас времени?
– Я начал раздавать еду в три часа дня. Сейчас, наверное, почти четыре часа.
«Охренеть! И как мне не сдохнуть со скуки ещё четыре дня?!»
Еда была такая же невкусная. Когда забирали подносы, Громов обратился к одной из надзирательниц, которую увидел через открытую кормушку:
– Эй, – он сделал небольшую паузу, – начальница…
Девушка даже не посмотрела в его сторону. Через пару минут он постучал в дверь:
– Гражданка… уж не знаю – как по имени…
Кормушку, наконец, открыли.
– Что-то нужно?
– Да – у вас есть какие-нибудь книги? Они ведь разрешены осужденным.
– Художественной или научной литературы нет. Подождите, пока прибудете на место отбывания наказания. Всё, что могу предложить – Уголовно-исполнительный кодекс.