Клеймо на крыльях бабочки. Исторический роман
Шрифт:
Забавляется весёлый шалун Эрос, увлекает азарт любовной игры. Костяные кубики, с вкраплёнными на их боках точками, катятся по игровой доске и создают вечно меняющиеся любовные комбинации Казановы.
Его возлюбленные не винили этого ветреника за время, проведённое с ними. Он был искренен с ними в ту минуту, когда шептал страстные слова в нежное ушко. Он был искренен в чувствах и красках любовных переживаний и сейчас, когда они ложились на бумагу рукописи воспоминаниями. Как художник Казанова использует все богатство своей палитры, во всех деталях воспроизводит свой замысел – воспоминание о своей жизни. Он нежно кладёт мазки на свою картину-рукопись, изображая полную приключений жизнь авантюриста. Изображая вечное
Гениальный эгоист в своих странствиях искал и находил то, что не думал подчинять силе страсти и силе своего обаяния. Это то, что трепетно, как крылья прелестной бабочки. Он искал одно из самых нежных и загадочных, наглых и великих чувств – любовь.
"Я никогда не нарушал данных клятв. Даже если держал свою возлюбленную в объятиях всего одну ночь или мгновение."(46)
Многие не согласятся с автором этой книги, что неискренность в любви является результатом вмешательства чересчур трепетных чувств. Любовь нашего ловеласа доставляла его подружкам чрезвычайно мало душевных страданий. Обещая очередной прелестнице бурную стихию страсти и раскаты грома чувственности, Казанове не было необходимости притворяться. Он никогда не становился трагическим героем в судьбе своей очередной пассии. Он не был тёмной, загадочной фигурой. Поэтому его возлюбленные не винили его за обман и ветреность. Их только огорчало, что буйство этой стихии продолжалось недолго.
Перо старика скрипит по бумаге:
"Единственным моим настоящим талантом был талант любить женщину. Я отдавался ему со всей страстью."(46)
Ещё одна прозрачная тень шаловливо юркнула в кровать-рукопись. Казанова заканчивает воспоминание об очередном любовном сражении и скромно дописывает финал своей победы. Ветреник галантно оставляет подробности своих любовных историй за закрывшимися дверями:
"Я затворил дверь и мы предались любви". "Мы набросились друг на друга с жадностью и ненасытностью."(46)
Сын театральных актёров двигался по жизни, как по сцене театра.(47) Когда пройдоха и авантюрист Казанова стоял за занавесом, ожидая своего выхода на сцену в спектакле под названием "Моя жизнь", Казанова повеса, герой-любовник, гениально играл на сцене роль в коротком любовном эпизоде.
Во время бурной молодости Джакомо считал подарком все милости, которые ему даровала судьба, и считал пустяком все неудачи и грустные моменты, которые ему также приходилось переживать на пути его скитаний:
"Судьба порой бывала ко мне неприветлива. Но лишь для того, чтобы не казаться слишком благожелательной."(46)
Наш вечный любовник побывал повсюду. В его жизни были встречи c королями, с министрами, с философами.
Все эти учёные беседы с великими людьми, с императорами Европы занимают такое же место в его рукописи, как её главное действие. Это погоня за его главным призом – за женщиной. Это встречи в гостиницах, в театрах, в замках, в трактирах, на постоялых дворах, в борделях. Его время, его век одарили его блестящим существованием и бесконечными удовольствиями. Но в жизни Казанова искал не только богатства, славы или власти. Он искал полноты ощущений. Он жаждал овладеть тем, что древние называли Аrs Vivendi – Искусство Жизни.
И в этом он преуспел, дорогой читатель.
Роскошный XVIII век заканчивался. И заканчивался он Великой Французской революцией. Полная приключений и чувственной любви жизнь Казановы осталась в галантном веке, разбитом этой революцией. Самым страшным ругательством в устах старика стало слово "якобинцы."(48)
"Принцессы и куртизанки порой сменяли друг друга на сцене моей жизни. Мне случалось распознать в принцессе шлюху. Случалось в шлюхе увидеть принцессу".
Старик положил перед собой новый лист, обмакнул перо в чернильницу и продолжил писать:
"Мои прелестные возлюбленные прошлого легко себя узнают на этих страницах. Читатели будут искать в моей рукописи намёки на имена приятно скомпрометированных дам. Всю мою жизнь милое женское сословие было моим добрым и моим злым гением. Когда придёт моя минута, без сожаления я брошу свои записи в огонь. Я слишком правдиво отобразил в них свою жизнь".
Сегодня старик был особенно печален. Утренней почтой Казанова получил сильно запоздавшее в пути письмо. Республика Венеция прекратила своё существование и захвачена Наполеоном. Ушёл в прошлое город вечного карнавала, танцев, таинственных незнакомок под масками. Ушёл в небытие город его весёлой, бурной молодости. Он знал теперь, что возвращаться ему некуда.(49)
Скрипит пером старик, устремив взгляд в тёмные дали своего прошлого. Всплывают бесчисленные скандалы и авантюры. Мерцают звёздочки далёких любовных привязанностей: "Я наслаждаюсь обществом возлюбленных из моего прошлого. Они дарили мне свою любовь, они дарили мне вдохновение. С ними я разделял восхитительную радость бытия. Мы утоляли наше любопытство. В своих мыслях я возвращаюсь в нашу общую весёлую молодость. Я возвращаю в памяти нежные прелести каждой моей возлюбленной. До моей последней минуты они останутся такими же обольстительными, как в те далёкие, сладкие минуты наших свиданий. Я не в силах взять их с собой в вечность,…"
Блистательный авантюрист, мудрый собеседник, неутомимый любовник был обречён окончить свои дни одиноким философом затерянного замка в Богемии. Последних лет меланхолия неизлечимого романтика Казановы сменится острым, как кинжал, сарказмом разочарованного старика. Можно не сомневаться, дорогой читатель, как всё в жизни, это было также предопределено провидением.
В библиотеку, шаркая, вошла экономка и сообщила, что посыльный привёз послание. Старик открыл надушенный конверт. Его знакомая "каббалистка" Ева Франк прислала свои извинения. Она не приедет в замок к обеду, её задержали неотложные дела. Старик равнодушно прочитал послание. Для него его давняя подружка теперь также принадлежала времени, которое уходило в прошлое. Он встретил её, тогда пятнадцатилетнюю прелестницу, в Германии в конце 1760-х годов, когда колесил по Европе, будучи изгнанным из Парижа личным приказом Людовика XV из-за его аферы с маркизой д’Юрфе.(50)
Ещё тогда он разглядел в ней, дочери какого-то отправленного в тюрьму скандального еврейского шарлатана, талант замечательной любовницы. Последние десять лет она часто останавливалась в замке, чтобы мило провести время со старым знакомым. Казанова искреннее восхищался этой пышногрудой сорокалетней прелестницей. Её остроумие, фривольные истории и неприкрытый цинизм делали её ещё привлекательней в его глазах.
Как настоящий философ, Казанова умел увидеть в одном и том же создании и ангела, и грешника. У него вызывало только смех, что ангел в Еве был изрядно потасканным, а греховное начало Евы бурно цвело. Но в последние годы прелестница соглашалась только разделить с ним трапезу.