Клеймо на крыльях бабочки. Исторический роман
Шрифт:
– Адель не скрывает своих пристрастий ко всему французскому. Я думаю, мне необходимо внести некоторую ясность и заранее принести извинения, мои друзья.
– Пристрастие ко всему французскому? Великолепно! Милая Адель, вы молоды и прелестны. Это так не хватает нашему старому кружку! Хоть на короткое время.
– Увы, графиня. В список французских пристрастий Адели, помимо философии, моды и изысканной французской кухни, вполне нами разделяемые, входят якобинскиe симпатии, – язвительно отметил старый граф фон Ламберг. – Революцию, по мнению Адели, принесли в мир талантливые люди. Эти их
– Бог мой!
– Страстное поклонение этим идолам, в конце концов, подтолкнуло Адель к решению посетить дальних родственников. И дать близким в Вене отдых от семейных скандалов. Мне выпала обязанность и большая честь сопровождать её в этом путешествии.
Oбед заказали в малую столовую сразу после полудня. Готовясь в своей комнате к обеду, Казанова надел серый бархатный камзол, расшитый серебряным шитьём, изрядно потускневшим, и кремовые кюлоты. Подвязки с застёжками еле поддались его непослушным скрюченным пальцам. Он тщательно расчесал, напудрил парик и надел шляпу. Ещё раз придирчиво оглядел себя в зеркале и остался собой доволен.
Одетый по моде Людовика XV, медленно, на своих подагрических ногах, шевалье спустился по лестнице в зал.(53) Обе дамы уже ждали внизу. Сняв шляпу с плюмажем, старик приветствовал дам, помогая себе тростью с золотым набалдашником. Такой церемонный поклон наверняка могла бы оценить Мария Антуанетта. Но Адель едва удержалась от смеха. Невозмутимый Казанова также церемонно ответил на поклон вошедшего в зал графа фон Ламберга и предложил руку княгине. Через галерею все чинно проследовали в столовую.
– Сегодня я надел траур по Венеции, господа, – Казанова пересказал гостям письмо, полученное утренней почтой. – Французские войска оккупировали Венецию и Жозефина дала роскошный бал во дворце Пизани-Моретта.(54) Что меня поразило, господа, весь город приехал к этой якобинке!(55)
– Увы, – выдохнула старая княгиня. – Великого города праздников больше не существует.
– Век галантности заканчивается, – Казанова незаметно скосил глаза в сторону Адели. Та невозмутимо следовала со всеми. – Шарм столетия длившихся праздников и ярких карнавалов потускнел. Увы, господа, заразный ветер якобинства гуляет над прекрасной лагуной.
– Да, мы уже давно живём одними воспоминаниями, – вздохнул старый граф фон Ламберг. – Наш прекрасный мир состарился вместе с нами.
– События последних лет уже дали нам много поводов для огорчения, господа. Увы, мы становимся лишь тенями нашего прекрасного века.
Блюда, поданные к обеду, вернули собеседникам хорошее расположение духа. По общему согласию трапеза проходила в отсутствие лакеев. Наливал вино сам Казанова. Беседа, в основном, шла между ним и Адель. Она буквально забросала его вопросами.
– Милая Адель, вы собираетесь выведать за пару часов всю мою жизнь, – смеялся Казанова.
Но он не собирался отвлекать внимание молодой женщины от своей персоны. Адель расспрашивала его о родителях, о его семье, была крайне удивлена, узнав, что его брат Франческо Казанова – член французской
– Он неизменно держался стоически и не подавал вида, что ему довелось услышать нечто особенное, доселе им не слышанное.
– Я надеюсь, в минуту исповеди вы искренне сожалели о поступках, которые совершили? И каждый раз твердо решали избегать любого нового греха, шевалье? – с сарказмом процедила Адель.
– Но людям нравится, когда им прощают грехи. Вы, надеюсь, не будете с этим спорить, Адель. Если вы не совершаете новых грехов, то вам нечего будет сказать в исповедальне. А это уже серьёзный проступок. У церкви будет повод обвинить вас в отсутствии искреннего раскаяния, – в глазах Казановы плескался смех. – А ваш сарказм говорит о неудовлетворённости жизнью, моя красавица.
Граф, желая смягчить выпады родственницы, тонко вернул разговор к новости, полученной Казановой из Венеции. После нескольких фраз, которыми граф и княгиня обменялись с Казановой, прелестная якобинка опять завладела вниманием:
– Это было предопределено историей, господа. Ослеплённые собственным величием и блеском своих изображений на монетах, аристократы перестали замечать вокруг простых людей. Их привлекали лишь разврат и внешний блеск. В их мире царили излишества и порок, искусно прикрытые словами из философских рассуждений, облагороженные искусством и роскошью. Этот старый затхлый мир был обречён. Дворцы не могли продолжать жить в сладкой неге там, где хижины были глубоко несчастны, – Адель явно была в своей стихии.(58)
– А ваша Революция и ваши герои с их надуманной свободой сами себя уничтожат. Это только вопрос времени, – парировала княгиня.
– Свобода не может быть надуманной. Она есть величайшая ценность, княгиня. Для её торжества жили и творили великие философы Европы. За неё герои отдают жизни. И я буду бороться за неё до своего последнего вздоха.
– Какой вздор, Боже мой! Не стоит ради этого умирать, бедное дитя! – воскликнула графиня. – Нетерпимость, которой вы горите, есть заклятый враг свободы. Она уже привела к пролитию рек невинной крови. И вы провозглашаете себя наследниками идей философов и идей великого Вольтера? – спросила она. – Слава Богу, он уже умер и ничего о вас не знает.(59)
– Великий Вольтер одобрил бы то, что мы делаем. Мы oчистим наш мир от несправедливости, лжи и распутства.
– Французы сбегались в толпы, вешали, рубили головы, убивали всякого, кто осмелился сказать своё мнение, выразить своё несогласие с этой вакханалией убийств. Невинных женщин резали на куски за то, что они были аристократками. А толпа носила эти кровавые трофеи по Парижу.(60)
Старушка стала багровой от негодования:
– Никогда бы великий Вольтер не стал этого приветствовать. Без всякого сомнения, вы также отправили бы его на гильотину.