Клеймо Солнца. Том 2

Пауль Анна

— Это больно, — девушка не спрашивает, но ждёт ответа.

Не могу солгать, будто её догадка не верна, поэтому говорю:

— Ты можешь задать любой вопрос, всё, что тебе интересно, и я отвечу как можно подробнее.

«Возможно, это отвлечёт тебя хоть немного». Но я молчу.

К моему облегчению, Габриэлла подхватывает игру и сразу же задаёт вопрос:

— На медузе была бабочка, что она означает?

Не теряя времени, я прикладываю куарщик к запястью Габриэллы, крепко сжимая её руку, и спешу с ответом:

— Бабочка — символ Тальпы. У неё четыре крыла,

так же, как и у станции.

Я чувствую, как начинает дрожать ладонь девушки, но не знаю, чем её отвлечь от ожидания боли.

— Интересно, что само название «Тальпа» с латинского переводится «Хамелеон».

Не думаю, что это может заинтересовать, но Габриэлла вдруг поднимает взгляд и смотрит на меня с любопытством.

— Не знаю, что такое «латинский», но почему хамелеон?

Воспользовавшись тем, что девушка отвлеклась, я нажимаю кнопку, и с щелчком куарщик плотно обхватывает запястье. От неожиданности Габи вздрагивает и переводит испуганный взгляд на руку. Но я знаю: ей не больно. Пока ещё.

— Лучшего названия и не придумаешь, — произношу я как можно увереннее и с радостью замечаю, что Габи вновь смотрит на меня. — Ты когда-нибудь чувствовала себя так, словно в голове шумят мысли, а ты не можешь озвучить ни одну из них? — говорю я, настраивая куарщик, и, не дожидаясь ответа, продолжаю: — Ты, конечно, можешь, но это принесёт боль кому-то из любимых. И ты молчишь. Каждый человек на станции вынужден жить так, как ему велят, подстраиваться, менять цвет, — ещё несколько нехитрых действий, и код будет готов. — Поэтому «хамелеон» как нельзя кстати. Хотя, говорят, что по другой версии, «тальпа» — это всего лишь «родинка». Так или иначе, если бы кто-то услышал мои слова, то меня лишили бы свободы. В лучшем случае. А в худшем — я бы уже болтался в космосе.

Габриэлла смотрит на меня, не отводя взгляда и как будто даже не моргая. Понятия не имею, что произвело на неё такое впечатление, может, она осознала всю глубину моей глупости, ведь за стеклом в любой момент может появиться Сьерра или кто-нибудь ещё, а я так необдуманно бросаюсь словами. А может, я окончательно её напугал. Но у меня болят рёбра, ни одно выпитое лекарство так и не помогло, мне предстоит причинить боль невиновной девушке, но эти ощущения ничто по сравнению с тем, что, скорее всего, ждёт Габриэллу впереди. Одним словом, достаточно причин, чтобы я позволил себе нести откровенную чушь.

— Если бы кто-то услышал, я не мог бы рассчитывать на спасение, — говорю я, рассматривая оранжевые крапинки в зелени глаз. — Но ты ведь не выдашь меня?

Габриэлла смотрит такими по-детски открытыми глазами, что мне приходится силой заставить себя нажать на кнопку. Куарщик пробивает кожу девушки микроскопическими иголками. В эту же секунду свободной рукой она хватает меня за запястье — не пытается оттолкнуть, просто сжимает, видимо, от неожиданной боли.

Наш зрительный контакт разрывается, и, пока я мысленно обвиняю себя, Габриэлла переводит взгляд на свою дрожащую ладонь. Узоры, выглядывающие из-под рукава, загораются и нервно мерцают кроваво-красным оттенком.

Габи поднимает голову.

В её глазах стоят слёзы. Одна, чуть более тёмная, чем другие, сбегает по щеке. Прежде чем отдать себе отчёт, я смахиваю слезу, чувствуя под пальцами нежную, тёплую кожу. Похоже, Габриэлла не успевает даже испугаться, только губы девушки приоткрываются, когда она шумно выдыхает.

— У меня возникало такое чувство, — тихо говорит она, а я даже не сразу понимаю, о чём речь, а собственный вопрос вспоминаю только, когда девушка добавляет ещё тише: — Чувство, что в голове столько мыслей, но ты не можешь справиться ни с одной.

Как в этой девушке сочетаются детская наивность и чуткость взрослого человека?..

Я не знаю, что происходит. Мы стоим близко, я всё ещё держу куарщик в ладони, а пальцы Габриэллы продолжают сжимает моё запястье, а я всё ещё касаюсь её щеки, наслаждаясь приятным теплом. Страшно представить, если эту картину застанет кто-то по ту сторону стекла. Мне остаётся только надеяться, что Габи заметила бы чьё-то присутствие. Как мы вообще пришли к этому моменту?..

— Почему у тебя слёзы бывают чёрные? — севшим голосом спрашиваю я, ещё раз проводя по нежной коже, а, когда на ней не остаётся даже развода и больше нет ни единой причины продолжать это безумие, я медленно опускаю руку. — Почему во время молитвы вокруг тебя прямо в воздухе возникали чёрные капли? — говорю я как можно более твёрдым голосом, но в нём всё равно звучит прежняя растерянность.

— Слишком много боли.

— Сейчас?

Это единственное слово, которое я произношу, ведь просто не нахожу других, но Габи понимает, о чём я её спрашиваю.

— Не рука. Душа болит.

Глаза девушки переливаются всеми мыслимыми оттенками зелёного, заставляя меня жадно всматриваться в этот невероятный калейдоскоп. Кажется, боль, о которой говорит Габриэлла, переплетается с нитями радужки, слово её волокна соединены прямо с сердцем, и любое чувство, зарождающееся в груди девушки, сразу же отражается в её неземных глазах…

— Душа болит из-за того, что ты оказалась здесь?

Очевидный и, возможно, даже глупый вопрос, но и другие мои слова и действия не назовёшь умными, так что уже всё равно.

Габи лишь кивает, но и этого ответа мне достаточно.

— Ты создавала пожары? — вдруг произношу я, наблюдая, как глаза девушки округляются.

— Что?

— Прежде к тебе даже подойти не могли, — объясняю я, — возникали искры и разгорался огонь. Из-за него ожоги получили и солдаты, и ты сама. Ты это делала?

Как только я повторяю вопрос, девушка взмахивает ресницами, опуская взгляд.

— Я не знаю, что это было, — тихо признаётся она.

Кончики пальцев покалывает от желания коснуться её подбородка в надежде убедить поднять голову, и я сжимаю в руках куарщик, чтобы не совершить очередную глупость. Однако спустя несколько секунд девушка сама поднимает на меня взгляд.

— Я правда не знаю, — говорит она, глядя мне прямо в глаза своими большими, напуганными и растерянными, но такими открытыми, что у меня не остаётся сомнений в искренности девушки.