Клеймо Солнца
Шрифт:
Я хватаю ртом воздух, понимая, кто передо мной. Даниэль.
Нет времени.
Один.
Я толкаю Габриэллу из коридора в белоснежный зал и перекрываю своим телом проход. Двое бьют меня в живот. Я напрягаю его изо всех сил и слышу, как болезненно стонет один из бойцов, поранив об меня руку. Второго я ударяю в лицо, но он успевает с силой толкнуть меня. Я теряю равновесие и вылетаю в зал, вслед за Габи.
В эту же секунду сюда забегают люди Флореса, пчёлы и генеральские.
У Алана, как и у меня, разбита губа, а ещё сочится кровь из расшибленного
— Есть где разгуляться, — воодушевлённо сообщает он мне. Я откликаюсь сухо:
— Защити Габриэллу.
И в этот момент я расправляю плечи, на долю секунды закрываю глаза и делаю глубокий вдох, позволяя монаху заполнить меня всего.
Я открываю глаза и мне хватает мгновения, чтобы оценить ситуацию. Будь я в себе, то усмехнулся бы: в зале собрались люди из враждующих лагерей, но они перестали драться друг с другом; увидев меня и то, что я оказался на открытом пространстве, они ведут себя так, словно пришли в кинотеатр на знаменитую картину. Наше сражение перестаёт быть только приказом наших начальников: это превращается в шанс увидеть вымирающий вид. Чёрного монаха. Посмотреть на меня.
В отличие от драки в коридоре, здесь всё для меня происходит будто в замедленной съёмке. Не составляет труда увернуться от десятка ударов, даже когда нападают несколько одновременно, потому что они двигаются, как сонные мухи. Людей Флореса не жалко, а генеральские и пчёлы не дураки, чтобы нападать. Я успеваю опрокинуть одного, наклонить другого и ударить коленом по лицу, оттолкнуться от двух других и, подпрыгнув, отключить обоих, ударив их ногами по головам, прежде чем приближаются ещё трое.
Я успеваю подумать о том, что причинять боль не назовёшь естественным стремлением человека, но Чёрный монах определённо чувствует всё немного иначе, чем нормальный человек, потому что стоны и крики превращаются для меня в приятную фоновую музыку. Белоснежный пол окрашивается алой кровью. И ничто меня не радует так, как то, что Габриэлла оказывается за спиной Алана подальше от всей этой сцены.
А потом я вижу её лицо, и вмиг прихожу в себя.
Точнее падаю с небес на землю, если монахи вообще бывают в состояниях, похожих на небесные.
Трое получили по своим пустым головам, и больше ко мне никто не решается приближаться. Вернувшись к реальности, я воспринимаю другие ощущения: одежда пропиталась потом, губа саднит, как и ушибы по всему телу, я дышу тяжело и чувствую себя обессилевшим.
Игнорируя восторженные взгляды пчёл и людей генерала, которые даже забыли, что прежде дрались друг с другом, я направляюсь к Джонсу и тихо говорю:
— Думаю, с Флореса на сегодня хватит.
— Смотрю, ты не потерял форму, — Алан немного безумно улыбается. В его глазах отражается неприкрытое восхищение. — Но в твоей квартире даже на полу не растянуться. Где ты тренируешься?
Правильный вопрос. Но Алан об этом не узнает.
— Пчёлы, — шепчу я напряжённо, и улыбка Алана исчезает с губ.
Скоро сюда наверняка заявятся и
Я поворачиваюсь к Габриэлле и делаю всего один шаг к ней, готовый отступить в любую минуту. Она не отстраняется и не пытается убежать, и уже от этого мне легче дышится. Но её глаза… Я променял бы все восторженные взгляды на один — хотя бы просто равнодушный, принадлежащий ей. Ведь в её зелёных глазах столько чувств, но все они далеки от любования: страх, недоверие, замешательство, разочарование… И я ощущаю полное опустошение.
— Дэннис, Алан, приём! — восклицает Бронсон, оглушая и меня, и Джонса, п ребят: я вижу, как все они реагируют — кто вздрагивает, а кто замирает на месте. — Быстро и без вопросов выполняйте всё, что я велю, — рычит он. — Алан, вы видите справа двустворчатую дверь?
Все мы здесь не на своей территории и поэтому одновременно осматриваемся, в поисках нужного объекта. Дверь отыскивается очень быстро.
— Есть.
— Немедленно идите туда. Слышите меня?! Немедленно! — Бронсон кричит громким шёпотом, словно скрывается от кого-то, но, если бы он говорил в полный голос, то мы, вероятно, все уже бы оглохли. — Быстро!
— Наверное, динаты начали осмотр. Быстрее уходим отсюда.
Я сжимаю руку девушки и веду её за собой. Сам я даже не смотрю по сторонам. Я вижу впереди себя только Алана, который возглавляет наше шествие, бездумно плетущееся в неизвестном направлении, куда велено.
Мы оказываемся в каких-то едва освещённых коридорах. В звенящей тишине наши шаги кажутся оглушающе громкими. Ещё громче рявкает в наушнике генерал:
— Вас там встретят! Её зовут Элеонора.
— Зачем, генерал Бронсон? — спрашивает Алан.
По глазам бьёт ослепляющий свет, и свободной рукой я заслоняю от него глаза.
Вдоль стен расставлены скамейки из светлого дерева, а по центру — возвышение, на которой ставят гроб, чтобы с умершим могли попрощаться…
Я никогда здесь не был, ведь всех важных мне людей похоронил ещё на планете… Но эта мысль не защищает меня от того, что по телу вмиг пробегает холодок.
Мы в крематории.
«Имей в виду, он давно не помнит, каково испытывать опасения кого-то ненароком убить».
Как никогда мне хочется, чтобы Ньют Оутинс ошибался.
— Быстро направо.
Меня подталкивают парни Бронсона, которые стремглав исполняют его приказ. Я неохотно переставляю ноги, чувствуя, как дрожит рука Габи в моей ладони.
— Теперь налево.
Дверь, узкий коридор, ещё одна дверь. Почему сегодня перед нами открываются все двери? Куда они ведут?
— Я жду вас, — слышится приятный женский голос, и я вижу прямо перед нами невысокую девушку в огромных очках — видимо, ту самую Элеонору, о которой говорил Бронсон.