Клеймо. Листопад. Мельница
Шрифт:
Больная отогрелась около огня и стала понемногу приходить в себя. Она открыла глаза, удивлённо посмотрела вокруг и даже сказала несколько слов. Девушка налила в глиняную кружку из чайника кипятку, заварила липовый цвет и стала поить её, как маленькую.
— Как ты себя чувствуешь, мамочка? — спрашивала она, гладя ей руки. — Если бы не этот господин, мы бы, наверное, погибли. У тебя ничего не болит?
— Надеюсь, ночь пройдёт спокойно, — сказал я, вставая и раскланиваясь. — Если что вам потребуется, не стесняйтесь, дайте нам знать. Утром я вас навещу. Девушка проводила меня до дверей.
— Не знаю, как вас и благодарить,
Глава сорок вторая
Ветхая крестьянская лачуга, в которой мы нашли приют и ночлег, всю ночь сотрясалась от ветра. Скрипели доски, с печки сыпалась глина, в трубе жалобно завывал ветер. Всю ночь я не сомкнул глаз. Утром спросил у Ибрагима, что нам делать дальше.
— Ничего, — ответил он. — Сейчас растопим печь, и можешь сидеть да греться. Дороги замело. Даже мост за деревней, говорят, рухнул. По деревне и то не пройдёшь. Дай бог, дней пять тут просидим.
— Хоть бы добраться до Ушака.
— А чего беспокоиться, беим! В дороге разное случается. Надо благодарить всевышнего, что хоть здесь устроились. Другим и того хуже. Немного погодя схожу к поезду, посмотрю, как там наши попутчики.
— А как чувствует себя больная?
— Только что у них был. Вроде бы всё в порядке. Раздобыл им кое-что поесть. Хозяйка-старуха готовит завтрак. Пусть тебе спасибо скажут.
Ибрагим — мастер на все руки, хоть и был сам без одной руки, — быстро приготовил отменную похлёбку, и мы поели. Я оделся и вышел навестить больную.
Сначала я решил заглянуть на минутку, чтобы только поздороваться, и сразу же вернуться домой. Но девушка, увидев меня, очень обрадовалась, сказала, что её мать хочет со мной побеседовать. Почти целый час мы просидели около печки, в которой весело горел огонь. В комнате было тепло и пахло сосновыми дровами.
Больная оказалась нервной, избалованной стамбульской дамой, лет сорока пяти. К утру ей стало лучше, но она всё ещё была очень слаба, то и дело закрывала глаза, словно впадая в беспамятство. Она была замужем за отставным полковником, и жили они в Бейлербее [26] . Месяц назад вместе с дочерью поехала в Измир навестить тяжело раненного сына. Он был артиллерийским лейтенантом. В бою под Чешме [27] его ранило в грудь. Отправили в Измир, в госпиталь. Сделали две операции, но спасти не удалось.
26
…жили они в Бейлербее… — Бейлербей — пригород Стамбула на азиатском берегу Босфора.
27
…В бою под Чешме его ранило в грудь… — Чешме — город на Эгейском море.
Вспомнив о сыне, больная расплакалась.
— Ах, бейэфенди, если бы вы только знали, каким прекрасным мальчиком был наш Хикмет. Чистосердечный ангел. Без него мне жизнь не мила. Она, наверное, долго говорила бы о любви к сыну, если бы не девушка, которая сидела рядом, задумчиво устремив взгляд в огонь. Она вдруг встрепенулась и, умоляюще глядя на мать, сказала:
— Ради Бога, мамочка,
Я поспешил завести разговор о погоде, и девушка — её звали Рана — спросила меня:
— Когда же мы сможем отсюда выбраться?
— Если верить Ибрагиму, снег нас продержит в плену дня три-четыре. К поезду нельзя пройти. Путь закрыт.
Мой ответ очень расстроил Рану, и я поспешил её успокоить:
— Ну стоит ли волноваться? Нам повезло. Мы попали в гостеприимную деревушку, к хорошим людям. Дня через три или четыре путь откроется, а за это время ханым-эфенди окрепнет. После вчерашних волнений ей нужен покой, и я думаю, трогаться в путь не следует, даже если поезд и пойдёт. Коли вам что-нибудь понадобится, только скажите: я всегда к вашим услугам.
Тут они вдруг переглянулись, и я сразу испугался, что моё желание помочь им может быть неправильно истолковано.
— У меня ведь тоже отец был военным. Наш долг — помогать друг другу, — словно оправдываясь, добавил я.
Судя по их виду и разговору, нетрудно было догадаться, что они принадлежат к вполне благопорядочному кругу — из стамбульской семьи среднего достатка. Ране было, очевидно, лет двадцать, а может, даже двадцать два. Но она казалась такой хрупкой и тоненькой, а глаза её были такими чистыми и голубыми, что, право, её вполне можно было принять за ребёнка.
Пока мы разговаривали, вернулся Ибрагим. В поезде, кроме сторожей, никого не осталось. Многие пассажиры отправились в Ушак на лошадях, остальные нашли приют в нашей деревне.
Глава сорок третья
Мы прожили в маленькой, глухой деревушке одиннадцать дней. Можно было подумать, что она отрезана от всего мира, точно необитаемый остров, затерянный в безбрежном океане. Пожалуй, ни одной весной я не чувствовал такого прилива сил, бодрости, как после этой снежной бури. Я больше не был похож на того Иффета, которого отметили несмываемым клеймом позора. Здесь, в этой деревне, все относились ко мне с уважением, и когда я говорил о боге, о честности и искренности, надо мной никто не подсмеивался.
Для Раны и её матери я был ангелом-хранителем. Первое время я старался, насколько это было возможным, держаться от них на расстоянии. Но потом, когда они прониклись ко мне таким доверием и уважением, сам привязался к ним.
Да и они ко мне очень привыкли, словно я принадлежал к их семье.
Однажды утром, как обычно, я пришёл их навестить. Взглянув на Рану, я снова понял, что она чем-то расстроена: опять очень бледна, а глаза красны от слёз.
Больная дремала. Девушка поправила платок на голове матери, прикрыв её растрепавшиеся волосы. Потом предложила мне сесть около печки.
— Всю ночь до утра мама глаз не сомкнула, — пожаловалась Рана. — Я перепугалась до смерти; плакать не хочу, а плачу, — ничего не могу с собой поделать. Я, как обычно, начал её утешать:
— Аллах милостив. Всё обойдется. Ничего опасного нет, если у неё иногда случается бессонница. Ваша матушка слишком изнервничалась. Вы же сами говорили, что у неё часто бывают нервные припадки.
— Это верно, — ответила Рана, по-прежнему не отводя глаз от матери. — Но что я могу с собой поделать? Всю ночь выли волки, и мне стало вдруг так жутко.