Клиффхэнгер
Шрифт:
Да. Было время.
Лева вспомнил поездку на водопады.
Просто встали утром, сели на автобус и через полчаса оказались в каком-то волшебном месте.
Они шли по заботливо помеченной красными стрелками тропе. Перепрыгивали через ручейки, пригибались под низкими ветвями, разглядывали деревья, мхи, цветы. Все было красиво и удивительно, даже они сами – мокрые, растрепанные.
В самом конце пути их встретила надпись «осторожно! Опасный участок тропы!»
« Да уж, – грустно усмехнулся Басин, – отчего
И тут же расстроился – фу, что за пошлость.
Когда Лева с Насей вылезли из каменного коридора, их встретила другая – совсем уж неожиданная – надпись.
«Все!» – гласила она.
Как финальные титры «Ералаша».
Басины огляделись.
Вокруг – невероятно красивый зеленый мир. Вдали – нежная синева моря. Сделаешь шаг – окажешься на самом краю обрыва, пропасть глубока.
Лева подошел к краю, пнул камешек.
– Отойди, дурак, – испугалась Нася.
– Да ладно тебе, – засмеялся он. – Найдешь себе мужа получше.
– Мне для этого не обязательно становиться вдовой, – заметила она.
– И то верно, – кивнул Лева. – Вообще-то, ты должна была сказать, что лучше не бывает.
– И скажу, – улыбнулась Нася.
Случился романтический момент, ну и как тут устоять, когда можно целоваться на вершине мира?
Басин вздохнул. Быстро же они со своей вершины спустились. Может, нужно было просто поговорить. Только вот они перестали со временем.
А когда? Как? Почему?
Лева не мог ответить.
Забыл.
Точно, забыл…
Лева мрачно усмехнулся и уткнулся в окно. Горы.
Какие горы. Какие деревья.
Как тогда, когда он еще все помнил и все знал.
Он точно мог сказать: любимый цвет у Насиньки фиолетовый. Она часто пьет кофе; когда читает книгу, иногда задумывается, поднимая глаза к потолку; с удовольствием рисует – даже пасхальные яйца вручную расписывает; любит учиться – и проч., и проч., не считая того, что она замечательная, чудесная, волшебная…
И все же, еще одна попытка: когда? как? почему?
Когда все поменялось? Как слова, которые все не хотели складываться в шедевр, стали важнее живого человека? Почему Левин богатый – но несчастный – внутренний мир закрыл вдруг свои границы?
Наверное, это происходило постепенно.
Сначала Насинька говорила целыми философскими трактатами. Поэмами. Диссертациями. Потом из ее рта стали выходить новеллы. Статьи. Стихотворения. Потом – отдельные предложения. Вначале распространенные, после – лаконичные. Вынеси мусор. Купи хлеба. Поехали домой. Дальше остались только отдельные слова.
Лева иногда улавливал что-то такое: устала, выгорание, домой, призвание, плохо, искать, деньги, отпуск…
В последнее время огромная вселенная Насиной речи, кажется, сжалась до вздохов и междометий.
В какой же момент Нася перестала с ним говорить по-настоящему?
А может, все дело в том, что он перестал слушать по-настоящему?
Да и что можно было расслышать в том хаосе, который творился
И вот как забавно получалось: пока писать было для Льва чем-то естественным, шум мысленного потока не мешал общаться с другими людьми, даже наоборот, Басин был весьма чутким. А когда он потерял вдохновение и решил спустя время взяться за этот чертов сценарий, чтобы начать новую главу своей профессиональной истории, механизмы в его мозгу невыносимо скрежетали, сопротивляясь этому. И все остальное не могло перекричать жуткие звуки. Люди немо открывали рты, а Лева очень смутно догадывался о том, что же они хотят до него донести.
Строил вавилонскую башню или башню из слоновой кости – и вдруг оказался заперт в башне из черного дерева.
Так или иначе, время шло, Басин верил в успех предприятия, сидел часами перед ноубтуком, иногда за день сочиняя не больше строчки, которая потом оказывалась отвратительной и удалялась с позором.
Еще и Паша все время напоминал о том, что нужно закончить в срок. Хотя – какой тут срок? У них не было команды, вот что.
Странная, конечно, выходила ситуация: деньги есть, сценарист есть, только вот сценария нет, да и режиссера тоже. Отличное кино, блестящее.
И Паша, и Лева знали, кого они могут попросить сесть в кресло с гордой надписью "director".
– Ну, мы можем, конечно… – неуверенно начал Рогожкин.
– Конечно, можем позвать… – так же неуверенно подхватил Басин.
И оба замолчали, не решаясь произнести имя.
Было, было одно имя, священное заклинание, пароль, и был его носитель, тот-кого-нельзя-называть, тот, кого не поминают всуе.
Великий Гутсби.
Существовало ещё его альтер-эго – Сережа Гутин.
С Серёгой можно было дурачиться, выпивать, ездить на поиски приключений и просто болтать о жизни. Он знал десять тысяч смешных историй и охотно давал деньги в долг.
С Великим Гутсби лучше было не связываться.
Вообще-то, он имел – да и до сих пор имеет – все шансы стать великим режиссером. Весьма чудаковат и весьма работоспособен.
И, конечно, когда Лева увидел первую короткометражку Гутина, возникло жгучее желание сделать что-нибудь совместное. Разумеется, гениальное.
Когда же Лева в первый раз застал Сережу за работой, энтузиазма у него поубавилось.
Басин вошел в павильон как раз в тот момент, когда Великий Гутсби разозлился на кусок декорации, изображавший кирпичную стену.
– Ну что это за хрень бездарная! – отчаянно завопил Сережа и, в два прыжка подскочив к декорации, пнул ее и повалил на пол.
Судя по тому, что никто на это не отреагировал, происходило это не впервые.
– Это уже четвертая, – подтвердила Левину догадку ассистентка Машуля. – Не в настроении сегодня.
Лева кивнул. Ему стало все понятно.
Он мгновенно сопоставил все известные ему факты и сделал подходящие выводы. Из этих выводов следовало вот что: дружить с Сережей – хорошо. Работать с Сережей – нет, спасибо, можно не надо?