Клин клином
Шрифт:
— Иоанна, — тихо проговорил он, — что ты несёшь, опомнись — Не опомнюсь. Мне уже все равно. Я пыталась выбросить тебя из головы, делала что только могла, и все без толку. Даже с другим тебя старалась забыть, но в самые интимные минуты, закрыв глаза, видела твоё лицо. И с открытыми тоже…
Ситуация, конечно, сложилась неординарная. Мы сидели друг против друга, он на стуле, я в кресле, и спокойным, лёгким тоном говорили такие вещи, от которых, казалось, должны содрогнуться небеса. Говорила, собственно, я, а он с неописуемым тактом прикидывался, что мне не верит…
Дамская
— Позволь задать ещё один неделикатный вопрос, — сказала я с дружеской заинтересованностью. — Есть у тебя женщина, к которой ты неравнодушен?
На лице его явственно читалось, что ему сильно не по себе и, будь его воля, он бы от ответа ушёл. Но со мной в прятки не поиграешь, он меня изучил достаточно, чтобы даже не пытаться.
— Как сказать… — захлопал он простодушными своими очами. — Пожалуй что есть…
Отчаянным усилием я взяла себя в руки, решив испить чашу до дна.
— И давно это у вас тянется?
— Тянется!.. Слово-то какое! Месяца полтора, как ты изволила выразиться, гм.., тянется.
— Как жевательная резинка, — брякнула я.
Понимала, что несу совсем уж непотребную галиматью, но остановиться не могла. — Надеюсь, до женитьбы у вас не дойдёт?
— Я тоже надеюсь…
— В таком случае мог бы меня и поблагодарить: я тут компрометирую себя — и при этом щажу твою деликатность, а ведь могла скандал закатить, в истерике биться…
— Премного благодарен! Должен признаться, ни с кем в жизни у меня не было таких разговоров, как с тобой. После каждой нашей беседы как минимум неделю приходишь в себя…
Я предоставила ему возможность приходить в себя и спустилась на лифте в бренную юдоль. В кармане у меня оставалось всего восемьдесят семь злотых и двадцать грошей, не хватит до конца месяца даже на такси. Вопрос насчёт куска хлеба отпадал сам собой, теперь не до еды. Сигаретами я запаслась, чаем тоже… Ну что ж, придётся возвращаться на своих двоих.
Дома я устроилась с ногами на диване, обложившись подушками.
Вообще-то после всего, что случилось, речной милиции уже следовало выловить из Вислы мой труп, ведь никаких причин жить дальше у меня не имелось. Роман у него тянется.., полтора месяца.., женщина с не очень интеллигентным голосом… Да ну его, пусть тянется хоть до самой смерти! А я-то, подумать только, я-то, дурёха, ещё надеялась…
Зазвонил телефон. Я нехотя потянулась за трубкой.
— Алло, Скорбут…
— Надоело, — убитым тоном протянула я. — Мне это уже осточертело…
— Всем осточертело. — гневно отрезал голос в трубке. — Удивляюсь, как они ещё держатся. Изо дня в день, из ночи в ночь бесконечная конспирация, не знаешь, кто тебе враг, кто друг. Тут нужно адское терпение! Плюс эти проклятые гонки…
— Мне уже все равно…
— Не деморализуйте людей! Небось нам тяжелей приходится! В-3, скорей всего, завтра, в районе сто три. Надо будет ещё сверить
Гонки в районе сто три? Да пускай, мне-то какая разница. Тут бы с собой разобраться, со своей идиотской выходкой — что со мной стряслось, приступ мазохизма, что ли? Как теперь жить? Господи, до чего же я не люблю быть несчастной, сил моих больше нет!
И я взбунтовалась. Не буду несчастной, и все тут! Хватит. Пора кончать со страданиями, глупыми трагедиями и гротескными страстями. С сегодняшнего дня ставлю на всякой лирике крест! Никаких надежд, никаких иллюзий, клин клином, и баста! Боже милостивый, немедленно ниспошли мне клин!
Тут я вспомнила тот свой “клин” и почувствовала, как меня захлёстывает лютая ненависть к человеку, с которого все и началось, который не спас меня от сердечной травмы, да ещё и сыграл надо мной злую шутку. И после всех своих злодеяний, оставив меня в дураках, дематериализовался — не иначе как убоявшись моей мести. О, лютая ненависть — вот что мне надо, вернейшее средство для поднятия духа!..
Я закурила сигарету и, силой благотворного чувства возвратясь к жизни, погрузилась в тягостные воспоминания…
Хоть и отброшенная за грань нищеты, я все-таки взяла такси, чтобы съездить на Волю в Народный совет. Не было ни времени, ни настроения связываться с коммунальным транспортом. В результате ночных бдений я приняла на вооружение подлую и низменную жизненную программу буду роковой и неотразимой, буду разбивать сердца кому ни попадя, в первую очередь некоторым взятым на заметку субъектам. У меня разбилось, вот и им поразбиваю вдребезги.
Я сидела рядом с таксистом, мысленно потирая в злорадстве руки. В голове у меня клубились замыслы один кровожадней другого. Мы ещё повоюем!
У скрещения Свентокшиской с Новым Святом мелькнула на переходе долговязая мужская фигура. Тёмные волосы, знакомый силуэт… Шёл он с женщиной, и я невольно подумала, что теперь-то уж присмотрюсь к дамочке, с которой некогда мы были вроде как соперницы. Я уставилась на неё — и глазам своим не поверила. Возраст, наряд, внешность — все наперекор, все не совпадало с моими ожиданиями. Как же так, этот человек, насколько мне известно, водится лишь с дамами из высших кругов, что это с ним, с кем он идёт по улице?
Я перевела взгляд на спутника. Мы как раз поравнялись, и я разглядела его лицо Господи, спаси и помилуй!..
Увиденное до того меня ошарашило, что парализовало все рефлексы. Я превратилась в соляной столп — даже шею не сумела повернуть, чтобы оглянуться вослед человеку, в существование которого уже перестала верить. На этот раз об ошибке не могло быть и речи. Это он, его лицо, оно мне навсегда врезалось в память — таким, каким я видела его в тот драматический вечер, в свете интимного полумрака! Нарочно не придумаешь — попался на глаза в самый подходящий момент Надо сказать, способность изумляться, говорить и шевелиться вернулась ко мне лишь на Свентокшиской, после сложного поворота влево. Способность рассуждать запоздала ещё больше, какое-то время я сидела в полном трансе, потом взвизгнула: