Клинки и карабины
Шрифт:
Здесь вдруг накинулась душащая влажная жара, оседавшая мелкими каплями повсюду, превращая коридор в длинную скользкую кишку.
– Прачечная! – грустноглазая ткнула на провисшее полотно двери, разодранное в клочья, дырявое и исписанное засохшим бурым. – Там!
Орущий Сашка доказал правоту. Вадим, пинком сорвав створку, ввалился в густо-мокрую прель и стелящийся пар. Густо пахло варящейся говядиной.
– Сашка!
Тот крикнул из-за белесой завесы, зачавкал подошвами, почему-то убегая от них. Следом прошлепало тяжелое, промелькнувшее
– Там! – грустноглазая метнулась в водяную пыль и ленивый туман. Вадим бросился за ней, сумев поймать скрежет и гулкий удар.
Сашка хрипел, болтая ногами в полуметре над полом. Трепыхался в жесткой хватке, брызгал соплями и слюной, молотил руками по одной единственной, спокойно удерживающей пацана в воздухе.
Спина в складках обвисшей кожи длинного тела. Черные змеи вен сбегали от выпирающих позвонков над копчиком ниже, к вислой заднице, раздувшимся ляжкам и слоновьим ногам с невообразимо большими ступнями.
Завязки клеенчатого фартука трещали на дряблых боках, лямка впивалась в морщинистую шею с индюшачьими подбородками трясущегося безглазо-гладкого лица. Широкие вывернутые ноздри шумно выдыхали капли. Кудряшки, липкие и короткие, как-то держали красную ленту, вплетенную вокруг головы-груши.
Сбоку, исходя кипятком, бурлил огромный чан для стирки. Ржавея болтами, смотрела вверх острыми кромками длиннющая доска-терка. Чудовищная мразь разворачивалась к ней, таща Сашку к въевшимся кровяным потекам на мездровальне. В белой пузырящейся воде сновали ошметки предыдущих гостей прачечной.
Вадим завопил, совершенно по-детски, рванул вперед, вгоняя арматуру под ребра. Прачка низко охнула, выдохнула красные капли, заплакала в голос, уцепилась в чан и бросив Сашку. Освободившейся рукой хватанула натянутый фартук, выпирающий из-за ребристой стали, проломившей ребра и разодравшей качавшуюся плоскую грудь.
– А-а-а! – Сашка, отплевавшись и сумев встать, качнулся к Вадиму, перехватил арматуру, навалился своим тощим телом.
– Дави! – Вадим, скользя кроссовками по хлюпающе-склизкому полу, толкал падлу к чану. – Давай!
Прачка, уцепившись уже обеими руками, пыталась освободиться, рвалась в сторону.
– Помоги! Слышишь! – Вадим вертел головой, не видя грустноглазую. – Сука!
Тварь махнула рукой и влепила Сашке в голову, отбросив того в густой пар. Вадим, взвыв, навалился как мог. Спина рвалась, отдаваясь в ноги, но он давил и давил, видя, как чудовищная скотина выигрывает, отталкиваясь от чана и выпуская из себя почти треть железяки.
Сашка, качаясь, встал на четвереньки, шаря в прогнившей обувной тумбе. Поднялся с чем-то круглым… с большим эмалированным тазом. Подскочил к прачке, размахнулся и ударил справа в голову.
Глухо хрустнуло, лопаясь. Тварь вдруг отяжелела, явно осев. Сашка подпрыгнул и ударил еще, попав выше. Прачка почти шлепнулась на колени, скрежетнув
– Возьми! – Вадим передал брату железку. – Поднимай вверх!
Нагнулся, чуть не блеванув, когда взялся за щиколотки, с трудом заведя руки под ножищи. Под пальцами мягко ворочалось, оставаясь холодным даже в парилке сраной прачечной.
– Давай!
И рванул вверх тяжеленную тушу, почти крича от боли в сорванной спине. Она очнулась, когда чудовищно раздолбанные пятки уже смотрели в потолок. Вадим и Сашка еле успели отбежать, закрывая головы руками. Кипяток взорвался от ее рывков, вопли рвали воздух циркулярной пилой.
– Вадим! – Сашка оказался рядом, вцепился в него. – Я не знал, я тут… а тут…
– Тихо!
Вадим отлепил его, скинул руки. От влаги кровь снова побежала, теплая и мерзкая. Этот еще орет, да если бы не…
Сука, какой же он сам даун! Вадим смотрел на трясущегося сводного брата, желая ударить. То ли его, то ли себя, убиться головой об стену. Эх и дурак.
– Иди сюда.
Сашка смотрел недоверчиво. Вадим, елозя мокрыми джинсами по воде, подвинулся, обхватил рукой, уткнулся в грязные волосы, пахнущие потом и пылью. Выдохнул, чувствуя, как задрожали плечи ни в чем не виноватого пацана.
– Все хорошо, Санек, выберемся. Эта еще где…
– Вадим!
Грустноглазая вылетела из оседающего пара. Левая сторона лица разодрана, олимпийка в клочья.
– Там Склизкий. – Она моргнула. – Я не смогла задержать. Надо бежать, а как?
Вадим задрал голову. Твою мать, как в любимых батиных тупых боевиках, как… через вентиляционный короб. Ему бы только пролезть в него.
Они смогли сломать едва держащуюся решетку. Вадим закинул Сашку, помог девчонке и подпрыгнул сам, чувствуя, как ее тонкие и сильные пальцы вцепились в него сильно, не разжать, потянули наверх.
Оставшаяся створка влетела внутрь. Мелькнул сутулый и узкий, странно изломанный и с чем-то явно лишним. Но рассмотреть не вышло. Вадим едва успел втянуться в воняющую кислым жестянку, как на бортике от решетки появились шевелящиеся в разные стороны паучьи пальцы. Двадцать штук.
Вытянутая лобастая башка появилась следом, цокая чересчур выдающимися зубам. Чок-чок-чок, как щелкают пальцы танцора фламенко, чок-чок-чок, как трясется пластиковый череп игрового автомата «Старое кладбище».
Сашка, лезущий первым, сдирал всю ржавчину с паутиной, но оставшаяся мягко лезла в глаза, нос со ртом, по волосам, щекотно и скользко, пробежалась какая-то насекомая дрянь. Еще одна скользнула за воротник, остро и колко рванув дальше.
Сзади, мягко и… склизко, цепляясь всеми своими руками в швы и выступы, молча и лишь изредка блестя головой от прорывающегося света, к нему торопился Склизкий.