Клинки и крылья
Шрифт:
Тааль нерешительно взяла нож и попробовала заглушить все дурные предчувствия… Отказ от такого почётного дара будет выглядеть как оскорбление. Можно спрятать его куда-нибудь и забыть. Всё просто.
— Ты предпочитаешь выйти на поверхность прямо сейчас? — спросила Дана, и в напористо-ласковой интонации уже ощущался ответ. Так майтэ из становящегося на крыло молодняка подначивали друг друга перед полётом — «А слабо тебе сделать двойную петлю против западного ветра?… Да точно слабо!» — Чтобы посовещаться с атури, я хочу сказать. Думаю, они уже ждут тебя в Золотом Храме.
— Где?…
Почему-то Тааль представляла себе, что атури будут говорить с ней в родной, так сказать, среде: как Эоле у водоёмов и Хнакка в песках.
— В Золотом Храме, Эанвалле на языке тауриллиан, — пояснил Вирапи. — Они возвели его, когда первые боуги укрылись под Холмом — в основном, чтобы обозначить границы своих владений… Ну, и ещё в знак уважения к духам, конечно. По-моему, нет прекраснее места в Лэфлиенне — да и во всём Обетованном, возможно.
Тааль немного поразмыслила для приличия. Ёжик, уже позабыв о новой привязанности, отбежал прочь, к мисочке с молоком; это было даже слегка обидно.
До сих пор Тааль казалось, что самое прекрасное место Лэфлиенна — это Молчаливый Город. Или гнездовье на Высокой Лестнице — если считать только живые места…
— Я очень благодарна вам за встречу, за приют и советы, — проговорила она, поклонившись боуги, как учил её Фиенни. — И за ценный подарок. Обещаю, что не забуду о ваших сородичах… там. Проводите меня, пожалуйста, к Золотому Храму.
Ещё совсем чуть-чуть, и она встретится с гостем своих снов. Встретится и расскажет, как сильно его ждёт тень учителя.
Резные дубовые листья на рукояти впились Тааль в ладонь — словно скрепляли печать договора.
ГЛАВА X
Нитлот не любил города беззеркальных и предпочитал не задерживаться в них дольше, чем на пару дней. Там было шумно и грязно, улицы располагались бестолково, а нищета маленьких ферм, посёлков в предместьях, кварталов мастеровых как-то злорадно сочеталась с роскошью мест, где жили купцы, местные власти или наезжавшие аристократы. Мало где в Обетованном Нитлот встречал, например, продуманную систему подачи воды или (о Порядок, помилуй) просто канализацию… Оттого на рынках, в переулках, даже на площадях у ратуш в Дорелии и Феорне царила невыносимая вонь, которую беззеркальные будто не замечали. В Ти'арге, где столица-Академия и маленькие городки славились благоустроенностью, с этим было не так безнадёжно. Ну а в самых северных и южных землях — Альсунге, Кезорре, диком Шайальдэ и Минши — Нитлот никогда не бывал. И, признаться, не рвался восполнить эти пробелы: по его убеждению, в этом мире (а уж о других не ему судить) не придумали места более приятного для глаза и удобного для жилья, чем Долина.
Наверное, поэтому беззеркальным вечно не сидится у себя дома — они ведь лишены такого совершенства. При первой возможности эти бедняги куда-нибудь едут, бегут, плывут; невозможно довольствоваться таким домом и не желать чего-то ещё, если у тебя есть хоть толика здравого смысла…
Однако, увидев низкие стены Зельдора с четырьмя сторожевыми башенками, его деревянные ворота, его незамысловатый герб с двумя соснами (под королевскими знамёнами, разумеется), Нитлот не знал, что делать. Кое-кто из войска беззеркальных от избытка чувств разрыдался; толстый Вилтор в обнимку с приятелем пустился в придурковатый пляс. Даже лорд Толмэ всхлипнул, прикрыв полой малинового плаща обветренное, грязное лицо. Нитлоту хотелось и смеяться, и плакать одновременно — но он просто нащупал зеркало на поясе и вздохнул.
Они сделали это. О бездна, они просто это сделали. Они здесь. Нитлот стоял спиной к лесу, на склоне холма; из земли, упрямясь, лезла первая трава; ветер шевелил отросший пух его волос, тёплыми пальцами дотрагивался до плеши. Почувствовав нечто чужеродное на затылке, Нитлот занёс туда руку и раздавил вошь.
Они
…Однажды Нитлот понял, что чаща заметно поредела. На следующий день послышался визг первых лесопилок, и к вечеру отряд лорда Толмэ вышел на широкую просеку. Люди в отряде, точно птицы, почуяли прибавку света и зачесали языками с удвоенной бодростью. Даже раненый рыцарь, оставшийся без ноги, ковылял теперь рядом с лучником из крестьян и увлечённо травил ему не совсем приличные байки… Всё бы ничего, но Нитлот отлично помнил, как тот же самый человек разрыдался, увидев сделанный для него костыль — и было это не так уж давно.
Теперь то и дело приходилось перелезать через поваленные брёвна (а ещё изобретать, как обойти их с телегами из обоза — хоть отряд и шёл налегке, бросив на стоянке всё, что можно было бросить), вытаскивать из обуви опилки и труху. Индрис обнаружила на ветках бузины тесьму от льняного детского платьица; эту новость встретили ликующими криками, как что-то безумно важное. Потом радость поутихла, поскольку приметы людского жилья — черепки, лоскутья, полусгнившие части ремней, мешков и корзинок — стали попадаться очень часто. Мечники и лучники из простонародья от скуки устраивали соревнования, кто наберёт по дороге больше «зельдорского добра».
Нитлота не удивляло всеобщее возбуждение: прятки от альсунгцев в Заповедном лесу вымотали многих, а потом и самых стойких добил изнурительный путь по корням и корягам, в прелой духоте и полумраке, к тому же почти без еды и с минимумом оружия. Всё громоздкое (во многом — по инициативе Нитлота и поддержавших его Индрис с Тейором) лорд Толмэ приказал оставить, чтобы не затруднять переход, который и без того казался нереальным. Так что они походили скорее на свору отощавших от голода бродяг, чем на войско — пусть и разбитое. Кроме того, жечь костры нужно было с осторожностью, чтобы дымом не сообщить альсунгцам о своих перемещениях. Припасы вышли, а с охотой в Заповедном лесу не очень-то складывалось — учитывая, что три четверти из спасшейся горстки людей были так или иначе покорёжены в битве…
Рыцари роптали, уверенные, что им не выжить: либо альсунгцы всё-таки вломятся в лес и найдут их (а это на самом деле было вполне возможно — чем дальше они отходили от защитного купола, тем больше он ослаблялся, а со временем должен был растаять совсем), либо во время привала кто-нибудь не спасётся от диких зверей. На одного оруженосца (Нитлот, увы, и его лечил лично; парню не повезло — два сломанных ребра, вывих руки, оглушение огненным заклятьем) и вправду напала стая волков. Тейор, проснувшись от криков, подпалил им шерсть парой молний, а после отчитал оруженосца, чтобы неповадно было бродить вдалеке от тропы, да и вообще отходить от отряда. На другое утро Нитлот искоса наблюдал за несчастным беззеркальным; он был бледно-зелёным, точно молодая листва вокруг, и убито молчал.
Больше, впрочем, никаких выдающихся происшествий не случилось. Альсунгцы в лес не вошли — Нитлот, всё ещё слабо чувствовавший сотворённую защиту, сразу узнал бы об этом. Было бы бессмысленно идти с лошадьми, в громоздких доспехах через густую, шерстистую глубину Заповедного леса, ощерившуюся буками и соснами, молодыми папоротниками, колючими кустами и завихрениями корней… Поэтому на одном из привалов они с виноватыми лицами доели последние кусочки конины.
После Индрис шепнула Нитлоту, что один из рыцарей зовёт во сне своего коня, который достался ему, насколько она поняла, от отца по наследству. Тейор, оказавшийся поблизости, фыркнул и назвал рыцаря слезливым идиотом. Это, правда, не помешало ему на рассвете уйти на охоту с луком и двумя стрелами (вообще-то стрел сохранилось мало, и берегли их почти как воду с лекарствами). Тейор вернулся с подстреленным оленем, на котором отряд протянул ещё два бесценных дня.