Клинки императора
Шрифт:
Что-то в ее словах зацепило внимание Валина, но он не мог понять что. Он стоял, глядя на море, и мысленно повторял их. В голове до сих пор гудело от удара, поэтому у него ушло некоторое время, чтобы собраться с мыслями.
– Повтори, что ты сейчас сказала? – попросил он.
– Я говорю, что это выглядело так, будто я просто рухнула ни с того ни с сего! Наверняка никто не понял, что произошло на самом деле.
«Рухнула».
– Как трактир Менкера, – тихо проговорил он.
– Хотелось бы думать, что я выгляжу немного приятнее, чем какой-то прогнивший кабак!
– Я говорю не о тебе и не о кабаке. Я говорю о том, из-за чего и ты, и кабак рухнули.
Лин вскинула голову и взглянула на него. Ее глаза
– Пресвятой Хал! – выдохнула она. – Этот долбаный лич!
12
– Пойдем, Каден! – подгонял Патер, дергая Кадена за пояс в попытке ускорить его продвижение по тропе. – Они, наверное, уже начинают. Поторопись же!
– Начинают что? – спросил Каден в третий раз.
Порой ему казалось, что в малыше только и есть, что голубые глаза и острые локти. Обычно воодушевление Патера вызывало у Кадена улыбку, но сегодня он был слишком разгорячен и расстроен, и совершенно не в том настроении, чтобы терпеть постоянные понукания и дерганье за одежду.
Он потратил почти все утро, разламывая небольшую каменную лачугу, и его хинское самообладание начинало давать трещину. Такая работа даже при более благоприятных обстоятельствах потребовала бы много сил и времени – неровные гранитные глыбы то и дело впивались в ладони и придавливали пальцы, так что его руки приобрели черно-синий оттенок. А сейчас обстоятельства были далеки от благоприятных. Если на то пошло, он всего лишь день назад закончил строить эту самую лачугу, забери ее Шаэль! Все это, разумеется, входило в «обучение», по мнению Тана. Вот уже почти две недели, сразу после случая у пруда, Каден по требованию монаха таскал камни со всех окрестных гор, укладывал их друг на друга, проверял, чтобы стены получались прямыми и ровными, и отправлялся за новым материалом. Тан не сказал ему, для чего будет предназначаться здание, но Каден предполагал, что оно хоть для чего-нибудь да послужит! Однако, стоило ему закончить работу и разогнуться, уложив последний камень, как Тан, безразлично кивнув, заявил:
– Отлично. Теперь разбери ее.
Он повернулся, собираясь уходить, и потом добавил, обернувшись через плечо:
– И я не хочу видеть здесь груду мусора. Каждый из этих камней должен оказаться в точности на том же месте, откуда ты его взял.
Не успел Каден смириться с мыслью о том, что проведет следующие полторы недели, таская камни обратно по крутым горным тропкам и отыскивая для каждого из них его родную ямку в земле, как появился Патер. Мальчик тяжело дышал и махал маленькой ручкой, призывая послушника оторваться от работы. По всей видимости, его прислал Тан – он лепетал что-то о каком-то собрании в трапезной, общем собрании всех монахов. Настоятель редко устраивал подобное, и Каден почувствовал, как в нем разгорается любопытство.
– Почему Нин хочет, чтобы все собрались? – терпеливо спросил он.
Патер закатил глаза.
– Не знаю! Мне никто ничего не говорит! Это насчет той козы, которую ты нашел.
У Кадена неприятно засосало под ложечкой. Прошел почти месяц с тех пор, как он набрел на растерзанную тушу животного, и за это время он приложил все усилия, чтобы выбросить эту сцену из головы. Он рассказал о случившемся настоятелю и всем остальным; после этого ему мало что оставалось, тем более что и Тан ни на минуту не оставлял его без дела. Однако временами, таща очередной камень с вершин по горным проходам, он чувствовал, как неприятный холодок пробегал по затылку, оглядывался – но ничего не обнаруживал. И тем не менее, если Нин созывает всех…
– Что-то произошло? – спросил он.
Патер в ответ лишь сильнее потянул его за край балахона.
– Да не знаю я! Скорее!
Очевидно, от малыша невозможно было добиться чего-то более вразумительного, поэтому Каден постарался замедлить дыхание и утихомирить
Обычно утром на немощеном дворе все неторопливо занимались своими делами: монахи исполняли свои дневные труды, послушники таскали в тяжелых железных котлах воду для приготовления вечерней трапезы, ученики спешили с поручениями от своих умиалов, старшие монахи прогуливались по дорожкам или сидели в тени можжевеловых кустов и, погруженные в выполнение своих обетов Пустому Богу, склоняли под капюшонами бритые головы. Обычно утром в воздухе висел тихий гул песнопений, доносящийся из медитационного зала – глубокая басовая нота, его прерывали резкие удары топора возле колоды, где послушники кололи дрова для очага. И хоть монастырь редко когда можно было назвать оживленным, внутри всегда текла жизнь. Однако сегодня Ашк-лан лежал молчаливый и пустой под яростными лучами весеннего солнца.
Совсем другая картина открывалась внутри трапезной. Здесь поместились почти две сотни человек; старшие и наиболее почитаемые монахи сидели на скамьях в передней части зала, послушники в ожидании стояли сзади. В воздухе висел густой запах шерсти, дыма и пота. Хинская дисциплина предписывала избегать любых волнений – едва ли можно было ожидать смятения от монахов, привыкших часами молча сидеть, скрестив ноги, в снегу, но все же Каден видел, что сейчас эти люди взволнованны – впервые за то время, которое он прожил в монастыре. Десятки человек одновременно вели тихие разговоры, на всех лицах были написаны ожидание и интерес. Каден с Патером протиснулись в заднюю часть трапезной, с трудом сумев закрыть за собой деревянные створки дверей.
В нескольких шагах перед ними стоял Акйил, и Каден, поймав взгляд приятеля, начал пробираться к нему через толпу, таща за собой Патера.
– Как продвигается строительство твоего дворца? – спросил Акйил.
– Великолепно! – отозвался Каден. – Возможно, я перенесу сюда свою столицу, когда наконец-то взойду на трон.
– Что? Ты готов отказаться от этой шикарной аннурской башни, к которой твоя семья так привязана?
– Не вижу ничего плохого в честной каменной архитектуре, – ответил Каден и указал рукой на зал трапезной: – Что здесь происходит?
– Сам не знаю, – пожал плечами Акйил. – Алтаф что-то нашел.
– Что именно?
– Только не надо читать мне лекции о важности конкретных деталей. Мне никто ничего не докладывает. Все, что я знаю, – это что Алтаф, Тан и Нин почти все утро просидели, запершись в келье настоятеля.
– Тан? – Каден поднял бровь. Теперь понятно, почему умиала весь день не было видно и никто до сих пор не устроил ему разнос. – Он-то тут при чем?
Акйил устремил на него взгляд, полный страдания.
– Как я только что объяснил, мне здесь никто ничего не докладывает.
Каден собрался было нажать на него посильнее, но в этот момент перед собравшимися монахами встал Шьял Нин.
– Мне ничего не видно! – прошептал Патер.
Каден взгромоздил малыша на свои плечи.
– Три недели назад, – без предисловий начал настоятель, – Каден нашел в горах нечто… необычное.
Он помедлил, дожидаясь, пока собравшиеся утихнут. Шьял Нин был человеком лет шестидесяти, тощим, как палка, бурым, как ствол можжевельника, и сухим, как вяленая баранина. Ему больше не приходилось выбривать себе череп, поскольку тот естественным образом облысел, а в уголках его глаз были глубокие морщинки от постоянного прищуривания вдаль. Когда Каден прибыл в монастырь, настоятель сперва показался ему человеком пожилым, даже хилым, однако долгие часы карабканья вслед за ним по крутым горным тропинкам впоследствии разубедили его в этом представлении. Возраст и худощавое телосложение Нина скрывали энергию, которая проявлялась в его походке и наполняла его голос, ясно и сильно разносившийся по залу трапезной: