Клинки максаров
Шрифт:
— А отец отпустит тебя?
— Повторяю: никто не смеет сейчас мне указывать. Я невеста смерти.
— Но остается все та же проблема. Пища для моей машины. Холод.
— Если я попрошу, отец отдаст мне свой запас холода.
— И будет вынужден волей-неволей сопровождать нас?
— Нет. Будет вынужден умереть. Он никогда не покинет это место — ни живым, ни мертвым.
— Неужели тебе его не жалко?
— Жалко. Но жалость мы понимаем совсем не так, как ты. Уж если жалеть, то нужно жалеть всех нас, от стариков до грудных младенцев. Кроме того, еще неизвестно, что хуже — легкая смерть от кубка пьянящего напитка или заточение в тесном и вонючем саркофаге. Ведь ты действительно ничего не знаешь о нас! Попробовал бы ты пережить
С тех пор я больше ни разу не заходила в Убежище. Я отказалась изучать устройство саркофага. Даже если бы сейчас мне представилась такая возможность, я не согласилась бы снова лечь в него. Уж лучше умереть на свежем воздухе.
— Невеселый у нас получился разговор. Признаться, о многом я даже не догадывался, хотя и не раз бывал в Убежище… Скажи, а что имел в виду твой отец, когда говорил: твоя машина не пройдет и тысячи шагов?
— Не знаю точно. Отец давно чем-то напуган. Мне кажется, дело тут вот в чем. Случается, что кто-то хочет усовершенствовать машину холода, построить более надежный саркофаг или воспользоваться каким-нибудь древним знанием. Никто из этих людей не сумел довести свое дело до конца. Все они нашли преждевременную смерть. Как будто над ними тяготел злой рок. Поэтому отец, да и многие другие считают: если хочешь уцелеть — ничего не меняй в заведенном порядке вещей. Пожелаешь чего-то нового и обязательно погибнешь.
— Понятно… — сказал Артем, хотя на самом деле ему до сих пор почти ничего не было понятно.
Молчание затягивалось, и первым его нарушила девочка:
— У тебя есть какое-нибудь имя, чужеродец?
— Представь себе, есть. Если хочешь, можешь звать меня…
— Нет! — она вскинула руку в предостерегающем жесте. — Твое имя может мне не понравиться. Когда-нибудь я дам тебе другое имя, настоящее.
— Именно ты? — Что-то не устраивало Артема в чересчур безапелляционных высказываниях девочки.
«Интересно, сколько ей лет по нашему счету, — подумал он. — Четырнадцать? Шестнадцать? Девочки в ее возрасте не говорят так. Неужели она действительно прожила во мраке и ужасе саркофага жизнь взрослого человека? Любопытно, как поведет себя дальше эта юная смертница?»
— Именно я, — сказала девочка, глядя на
— Ты ясновидящая? — спросил Артем, а сам подумал: «Уж не помешанная ли она? Вот будет мне подарочек в дорогу!»
— Нет. Но иногда мне снятся очень странные сны. Бывает, что я вижу их даже наяву. Как только ты ушел, меня посетило одно такое наваждение. Я ясно поняла, что на следующий день мы обязательно отправимся в путь, но… — голос ее дрогнул впервые за время разговора. — Но перед этим случится что-то страшное.
— С нами?
— Нет… По крайней мере, не с тобой. Лучше расскажи, из каких мест ты пришел?
— Моя родина так далеко, что я уже потерял надежду туда вернуться. Поверь, это совершенно другой мир. И главное его отличие вот в чем… — Артем на мгновение задумался. — Как бы тебе получше объяснить… Кусок мяса, вырванный из тела черепахи, продолжает жить своей жизнью, ползает и даже питается. Но это лишь видимость жизни. Мой мир отличается от вашего так же, как живая, полноценная черепаха от куска ее плоти. Страна Забвения лишь клочок того необъятного мира, в котором когда-то жили ваши предки.
— В каком направлении нужно идти, чтобы попасть в твой мир? — Девочка никак не выразила своего отношения к последним словам Артема.
— Такого направления просто не существует. По крайней мере, сейчас. Я в ловушке. И ты тоже в ловушке. В ловушке весь ваш народ и, наверное, множество других народов. Только вы попали в этот капкан случайно, а я влез в него по собственной воле. Сейчас ты наверняка ничего не поймешь. Пора для этого еще не настала. Подожди немного.
— Я подожду. Чему-чему, а терпению меня научили… Скажи, а откуда тебе известно устройство всяких машин?
— В моем родном мире машины встречаются чуть ли не на каждом шагу.
— И машины холода тоже?
— Маленькие машины холода есть почти в каждом доме. Но больше всего строится машин для передвижения. На одних ездят, на других летают, на третьих ныряют под воду. В некоторых машинах я неплохо разбирался. Они совсем другие, чем ваши, но что-то общее все же есть. Твой дядя Тарвад объяснил мне общие принципы их работы, а до остального я дошел своим умом.
— Ты молодой или старый?
— Не знаю. А твой отец какой?
— У него есть дети. Значит, он старый.
— Выходит, что и я старый. Хотя детей у меня нет.
— В той стране, где ты родился, у всех серые глаза?
— Нет. Бывают и черные, и синие, и даже коричневые.
— Это хорошо, — задумчиво сказала девочка. — Наверное, это очень скучно, когда у всех серые глаза. Ну ладно, я пойду.
Однако она не сдвинулась с места и продолжала стоять напротив Артема, слегка покачиваясь и обхватив себя руками за плечи.
— Ты не сказала, как тебя зовут? — мягко спросил Артем.
— Разве? Ты просто забыл мое имя. — Она рассмеялась и, резко повернувшись, бросилась бежать, но не к дому, а совсем в другую сторону. — Мое имя давно известно тебе! Ты слышал его во сне или в какой-то иной жизни! Ты должен обязательно его вспомнить! Это очень важно!
«Надежда, — почему-то подумал Артем. — Я буду звать ее Надеждой».
Сон быстро пришел к Артему, и вместе с ним пришли воспоминания, давно уже не посещавшие бодрствующий трезвый мозг, занятый каждодневными заботами о пропитании, крове и безопасности.
Снова он увидел тех, кто послал его в этот удивительный, неизвестно какими силами природы созданный мир: не имеющее ни формы, ни облика существо, живущее одновременно в нескольких измерениях, бессмертную птицу в кроваво-красном оперении и сурового воина по кличке Душегуб — человека, волею случая принявшего на себя нечеловеческие обязанности.
Снова они молча глядели на него через беспредельное пространство, словно вопрошая о чем-то, и снова он не получил от них ничего — ни приказа, ни совета, ни хотя бы ободряющего знака. Он не был забыт, но и помочь ему не могли.