Клинки Ойкумены
Шрифт:
– Твою мать! – охнул унтер-центурион Вибий.
Варвар мог пересказывать чужие слова. Или эпизод из сценария, как предположил пузырь. Это могло оказаться розыгрышем, голой пустышкой – даже в сочетании с первичным сигналом насчет «пассажирского колланта». Тем не менее… Комиссия по распределению не ошиблась, направляя Криспа Сабина Вибия в ЦУСБ Помпилии. При массе явных недостатков у молодого офицера имелся нюх, он же интуиция; говоря попросту – чувствительная задница.
Через шестнадцать минут срочный рапорт унтер-центуриона Вибия ушел наверх по инстанциям, а именно –
– Твою мать! – ахнул штандарт-вексиллярий Ларций.
Еще двадцать семь минут, и рапорт поступил в коммуникатор спецсвязи манипулярия Марка Кая Тумидуса. В данный момент манипулярий Тумидус временно замещал ушедшего в отпуск легата Мамерка, личного секретаря главы службы имперской безопасности Помпилии.
– Скажи: «Я тебя люблю!»
– Не скажу.
– Скажи: «Ты сводишь меня с ума!»
– Не скажу.
– Скажи: «Я – чурбан! Я – тупое бесчувственное бревно!»
– Не скажу.
– Почему?
– Не хочу хвастаться. Дитя мое, тебе не кажется, что бревно – не слишком оскорбительный оборот для мужчины? В определенном смысле, даже комплимент.
– Скажи: «Я – твой ястреб!»
– Ни за что.
– Вот и про дитя не говори! Слышишь?
– Перестань на мне прыгать. Ты сломаешь мне ребра…
– Твоими ребрами цитадель укреплять…
Дождь обходит бунгало дозором. Дождь приплясывает, семенит паучьими лапками. Еще не сезон, и это не дождь в местном понимании – так, фон, шелест, шепот. Все вымокло: трава, листья, перила. Влага пропитывает стены насквозь. Влажные руки, ноги, лица. Ступни, ладони, бедра, плечи. Грудь, ямочка между ключицами. Живот, темная впадина пупка. Влажные, влажные; язык заплетается, звуки теряются, меняются местами: важные, отважные, тревожные.
Впрочем, дождь здесь ни при чем.
– Скажи: «Я – глупый мальчишка!»
– Я – старый боевой конь.
– А кто стесняется раздеваться при свете? Кто укрывается простыней, когда я зажигаю свет? Да-да, простыней! До самого колючего подбородка! Кто вчера обозвал скромную девушку развратной кошкой?!
– Кто этот негодяй? Кто сей гнусный оскорбитель?!
– Вот-вот! Кто же он?
– Кем бы он ни был, я вызову его на дуэль. Я проткну его рапирой от… Короче, от и до. Ты знаешь, как я его проткну? Это будет… о, это будет вообще…
– Опять стесняешься! Мамочки, он покраснел! Солдатик, в армии ты тоже был кружевным тютей? Или сквернословил, как сто чертей? Ну, выругайся! Ну, пожалуйста!
– Сейчас кому-то зададут трепку.
– Ну задай!
– Отдохну и задам. Ты меня заездила. Я – дряхлый старикашка. Ветеран-инвалид. Из меня песок сыплется. Дуэль? Мне и рапиры-то не поднять…
– Я! Я подниму!
– Карни, убери клинок в ножны. И поставь рапиру на место.
– Я буду сражаться за тебя! О, мой дряхлый ветеран…
– Прекрати. Здесь тесно, ты отрежешь мне…
– Ой!
– Поранилась?
– Да.
– Это смертельно. Говорю, как знаток.
– Я умру. Я уже умираю.
– Иди сюда, я поцелую рану, и ты воскреснешь для новых битв.
– Лишь бы ты воскрес, мой ястреб. А то лежишь, как дубовый комплимент… Я зажгу свет, ладно? У меня есть спрей-антисептик. Он и кровь останавливает…
– А поцеловать?
– Потом. Тебе нравится вкус спрея?
– Очень.
– Опять? Ты опять?!
– Что?
– Укрываешься? Будто я тебя не видела!
– Мне зябко.
– От света?
– От сквозняков.
– Скажи честно: ты смущаешься, когда ты нагишом!
– Не скажу.
– Почему? Ну признайся, мне будет приятно…
От соседнего бунгало звучит музыка. Супруги Тай Гхе грустят, слушая дождь. В руках мамаши тихо вскрикивает крачаппи, похожая на гитару-переростка. Длинный гриф, корпус из тикового дерева, шелк струн. Опираясь на ритм, заданный супругой, папаша дует в губную гармошку каэн. Бамбук трубок, медь язычков. На каэне играют в основном ныряльщики. Всем остальным банально не хватает дыхания. Один глупый ястреб уже успел выяснить: минута такого музицирования, и ты хватаешь воздух ртом, а из глаз у тебя текут слезы. Ястреб рискнул вспомнить молодость, взявшись за крачаппи, но над ястребом хохотало все семейство Тай Гхе, включая геккона Убийцу. Еще бы! – мужчина бренчит на инструменте, предназначенном для женщин…
Искусство Хиззаца не для беженцев.
– Дон Леон говорил: «Истинную наготу знают двое: Бог и шпага». Маэстро знал толк в жизни. У него было три жены и рота любовниц.
– Одновременно?
– Жены – по очереди. Любовницы – как получится. Иногда я завидую дону Леону…
– Ты хочешь роту любовниц?
– Нет, дитя мое. Жизнь маэстро – тысяча поводов для зависти. Я урвал малую толику…
– Он похож на твоего дона Леона?
– Кто?
– Гематр. Тренер, о котором ты мне рассказывал.
– Мар Дахан? Нет, не похож. Не знаю. Может быть.
– У тебя что-то с логикой. Не похож, не знаю, может быть. В этом ряду следующим напрашивается: да, копия. Кто учил тебя логике?
– Мар Яффе.
– Тебе везет на гематров. Они тебя учат, спасают, дают работу…
– Мар Дахан еще не дал мне работу. Он всего лишь предложил мне зайти в университетский зал. Назначил день и время встречи. Но Эзра Дахан ничего не обещал Диего Пералю. Завтра я встречусь с ним…
– Сегодня. Взгляни в окно: светает.
– Хорошо, сегодня.
– Он даст тебе работу. Хорошую работу.
– Не сглазь.
– У меня чутье, я не ошибаюсь. Дурной глаз? Это не про меня. Ты вернешься из зала – рот до ушей…
– Удар кинжалом? Такое бывает, если поперек лица.
– Дурак ты. Дурачок. Вернешься счастливый-счастливый, голодный-голодный, а тут я с миской горячего супа…
– Я сломал тебе жизнь, дитя мое. Миска супа? Господи, где была моя совесть?!
– Дурак! Дурак!
– Прекрати, ты меня изувечишь.