Клинки Ойкумены

Олди Генри Лайон

– И я немолод, – согласился Луис Пераль. Пятерней комедиограф причесал, а скорее, растрепал свою курчавую шевелюру, отчего стал похож на мальчишку. – Вполне вероятно, что вы еще простудитесь у меня на похоронах.

– Ерунда! Я уже простудился. Вот, лежу, чихаю в платок! И знаете, что я надумал?

– Что, ваше высочество?

– Мне

следует заранее озаботиться эпитафией. Иначе, когда я отойду к праотцам, мои тугие на ухо наследники закажут эпитафию какому-нибудь бездарному щелкоперу. Представляете? «Здесь он лежит, великий, несравненный, соперничавший блеском со Вселенной…»

– Недурно, – с осторожностью профессионального любимца публики заметил Луис Пераль. – У вас определенно есть способности. Как дальше?

– Никак! Эпитафию мне напишете вы, дон Луис. Заранее; желательно, прямо сейчас. И не смотрите на этот чертов столик с таким скорбным видом. Я и сам знаю, что он – натуральное надгробие. Или нет, смотрите и вдохновляйтесь. Вы что, не способны на экспромт? Вы, чудо природы!

Луис Пераль пожал плечами. С минуту подумав, он закрыл глаза и продекламировал нараспев:

– Здесь дремлет тот, кто бодрствовал всю жизнь,Когда Господь велел ему: «Ложись!» –Он покорился вышней воле Неба…Но больше никому покорен не был!

– Врете, – буркнул герцог. – Врете и не краснеете. Был покорен, еще как… Но в целом одобряю. И потомки одобрят, знаю я их, потомков. Заготовьте три-четыре варианта. Покажете мне, я отберу. Секретарь вы мой или кто?

– Секретарь, – склонил голову Луис Пераль. – Вы, главное, не торопитесь умирать. Хорошо, ваше высочество?

Между задернутыми шторами пробился луч солнца – желтый и пушистый, как цыпленок. Он шмыгнул к чаше, окунулся в блеск серебра. Сверкнул на краю, нырнул в

гущу жирного бульона и пропал – желтое в желтом. Остались лишь свечи в ростовых шандалах, расставленных по углам на манер гвардейцев.

– Не тороплюсь, – согласился Оливейра. – Маркиз де Кастельбро тоже, говорят, не торопился. И что осталось? Кучка праха в родовом склепе. Вы были на похоронах?

– Был.

– Ну?!

– Я простил маркизу все его грехи передо мной.

– Грехи – ладно. Обиды простили?

– Как истинно верующий…

– Понятно, – герцог вздохнул и зашелся кашлем. Драматург, глядя в пол, терпеливо ждал, пока приступ закончится. – Значит, не простили. Как истинно, и так далее. А могли бы и простить. Отец и дочь, считай, в одну могилу: какая трагедия! Вам, комедиографам, не понять. Дон Луис, вы в курсе, что дон Фернан собирается перевезти прах сестры с Хиззаца домой? Она ляжет рядом с отцом. С властями Хиззаца все договорено, мне докладывали. Там, как вам известно, пляшут – дашь монету, они и пляшут. Что с вашим сыном, все в порядке?

– Ему подтвердили диплом, – уклончиво сказал Луис Пераль. – Он преподает.

– Гори огнем все дипломы Ойкумены! Он в безопасности?

– В той же мере, насколько мы все в безопасности. Человек смертен, эта новость давно устарела. Как вы изволили заметить, ваше высочество…

– Продолжайте.

– Высшая надежда, которая нам дана, звучит так: «Не завтра. Не через неделю. Если Господь позволит, не в этом году.» Я, как и вы, полагаюсь на милость Господню.

– Эпитафия, – хрипло произнес герцог.

– Будьте уверены, я напишу. Три-четыре варианта.

– Я о другом. Надеюсь, вам никогда не придется сочинять эпитафию вашему сыну. Вот вам еще одна высшая надежда, и хватит на сегодня. Я устал, я хочу спать.

Перед тем, как уйти, Луис Пераль задернул шторы поплотнее.