Клинок эмира. По ту сторону фронта (ил. Р.Клочкова.)
Шрифт:
Возле него на полу лежали кавалерийский карабин и клинок в ножнах. Ножны, казалось, чуть излучали золотистое сияние, по их полотну струился голубой бирюзовый ручеек.
Вошедший постоял несколько секунд не двигаясь, всматриваясь в саблю. Затем, тихо ступая, приблизился и, не производя никакого шума, поднял клинок и надел на себя. Костяной дракон эфеса блеснул рубиновым огоньком, Медуза Горгона с перекрестья взглянула пустым взглядом в глаза пришельца. Он наклонился и поднял карабин.
Человек постоял короткое мгновение, сдерживая дыхание и не сводя глаз с Максумова. Потом вытащил из-за голенища нож с толстой рукояткой
Убийца мгновенно обеими руками зажал рот своей жертве, чтобы та, не дай бог, не вскрикнула. Но этого и не требовалось. Умар даже не застонал. Он лишь вздрогнул всем телом и замер.
Человек стер пот со лба и дунул на чирог. Огонек погас.
…Кишлак по-прежнему спал, залитый тишиной и мраком. Человек шагал по улице спокойно, а сердце его скакало галопом.
Это был Наруз Ахмед. Пять суток он и Бахрам, переодетые в милицейскую форму, носились по кишлакам в поисках особого отряда ОГПУ, в составе которого был Умар Максумов, но напасть на след отряда им так и не удалось. И вот сегодня в сумерках на дороге, обгоняя обоз с ранеными, Наруз Ахмед и Бахрам совершенно случайно услышали имя резчика. Кто-то из раненых на задней арбе дважды назвал его.
Этого было достаточно. Наруз Ахмед и Бахрам ускакали прочь. Недалеко от кишлака они засели в кустах у арыка и стали выжидать обоз. Когда он показался, у них мелькнула мысль сейчас же совершить нападение. Но вид четырех бойцов с винтовками на изготовку, сопровождавших обоз, несколько охладил их пыл. Нет, лучше подождать. И они дождались ночи…
Теперь дело было совершено.
Выбравшись на край кишлака, Наруз Ахмед уже не мог сдерживать себя и побежал к карагачу.
— Ну? — наклонившись в седле, приглушенно спросил Бахрам.
— Готово…
— Хоп!
— Проклятый Умар заснул навсегда. И сон его будет так же крепок, как сон отца.
Он вдел ногу в стремя, взялся за луку и вскочил в седло.
— Так… — протянул Бахрам. — А клинок?
— Вот! — и Наруз Ахмед похлопал рукой по ножнам.
Бахрам шумно вздохнул и спросил:
— Куда?
— В Бухару. Там нас ждет садовник.
Они тронули коней и скрылись в ночи.
8
— Ну, а потом? — спросила Анзират, опираясь на руку Саттара и стараясь заглянуть ему в лицо.
Задумавшийся Саттар будто очнулся и торопливо оказал:
— Потом мы поедем в Ташкент… Учиться.
— И я?
— Что? О чем ты? Ну, конечно. Вместе, вместе поедем и учиться будем…
Анзират покачала головой:
— Нет, ты думаешь не об этом, а о чем-то другом.
Саттар попробовал рассмеяться, но у него это не получилось.
— Чудачка ты…
— Вовсе не чудачка, — возразила Анзират. — Ты сегодня какой-то странный, не такой, как всегда.
— Странный? Нет, почему же… Я такой, как обычно.
— Ой нет! Я сразу заметила, как только ты вошел в дом. И тетушка Саодат заметила. Она шепнула мне на ухо: "У Саттара какие-то неприятности. Разузнай!"
Саттар промолчал.
Они шли по улице, затянутой вечерним сумраком. Издалека слышались голоса — это молодежь собиралась в комсомольский клуб. Анзират без охоты шла сегодня на спектакль; ей так редко удавалось видеться с Саттаром. Вот и сейчас он занят, думает о чем-то постороннем, и Анзират должна весь вечер быть одна…
Саттар
У Анзират нет больше отца… А отец у нее был замечательный. Много отыщется в Бухаре людей, которые пойдут проводить его в последний путь. Очень много. Много найдется людей, в судьбу которых вмешался Умар. Как его может забыть отец убитого доброотрядца Алиева, которого Умар спас от расправы белоказаков? А Расулев? Тот Расулев, что работает сейчас директором школы. А тогда, в двадцать первом, он умирал от тифа и голода. И спас его Умар. Спас не только его, но и его сестру и мать. Он выходил, выкормил их. А Шарипов, Ниязов, Фатхулин, Садыков — его ученики, которым он передал свое тонкое искусство! Да разве всех перечтешь? Одного старый чеканщик спас от смерти, другому еще в эмирские времена помог бежать от страшного клоповника, третьему, одурманенному и запуганному, открыл глаза, и тот ушел из басмаческой банды и привел с собой товарищей. И все они теперь честные люди и хорошо живут. Четвертому помог жениться. А сам Саттар? В двадцатом году Умар взял Саттара, круглого сироту, к себе, воспитал его, обучил ремеслу. А теперь Умара нет… Но как сказать об этом Анзират?
А сказать надо. Смерть, о которой знает уже целый кишлак и добрая сотня людей в городе, не могла долго оставаться тайной. Но сказать ей сейчас правду — нет, это было выше его сил.
Анзират, шедшая рядом, что-то чувствовала, видела, что ее верному Саттару не по себе.
— Почему ты молчишь? — сжимая его кисть горячими руками, спросила она.
— Думаю, — ответил Саттар первое, что пришло в голову.
— О чем?
— Да все о том же… Как мы поедем в Ташкент… А потом, быть может, в Москву… Ведь когда-нибудь надо побывать в ней, — солгал Саттар, и от этого на душе стало еще горше.
Анзират сердцем чуяла ложь.
— Ты говоришь неправду, — тихо сказала она и опустила голову. — Ты обманываешь меня. Ты хочешь, чтобы я обиделась и никуда не пошла?
— Нет… Не надо… Я все расскажу тебе, но потом…
— Когда?
— Когда буду провожать домой.
— Я хочу, чтобы ты сказал сейчас. Если ты любишь Анзират, ты должен сказать сейчас…
— Нет… Не сейчас… Это долго, и… мне надо спешить. Ты же знаешь, что я отпросился всего на час… Я приду к концу спектакля, провожу тебя домой и тогда все-все расскажу. Честное слово.
— Комсомольское?
— Комсомольское!
— Может, я провинилась перед тобой?
— Что ты… что ты!… Никто здесь не провинился… Тут совсем особенное. Я даже не знаю, кто виноват.
— Возможно, отец?
— Что отец? — едва не вздрогнул Саттар и почувствовал стеснение в груди.
— Может быть, он виноват?
— Он и подавно ни при чем, — с тоской выговорил Саттар.
— Эй! Саттар, Анзират! Идите сюда! — раздался чей-то веселый голос. Скоро начинаем…
У входа в клуб толпились девушки и юноши. Кругом раздавались громкие голоса, веселый смех, шутки.