Клинок эмира
Шрифт:
Всадники глядели на него с оторопелым видом.
— А Ахмедбек где? — крикнул после паузы Наруз Ахмед.
— О! Ахмед теперь в раю, среди гурий. Ему срубил голову старый Умар Максумов. Тот самый Умар, который когда-то в Бухаре был известен как знатный резчик, а потом сидел в эмирском клоповнике.
Наруз Ахмед сжал губы, чтобы стоном не выдать своего состояния.
— Когда это случилось? — спросил Бахрам.
— Трое суток назад, на рассвете, в тугаях, недалеко от колодца Неиссякаемого.
Наруз Ахмед молчал, и глаза
— А где же Узун-кулок? — спохватился Бахрам.
— Он тоже взят аллахом на небо, только двумя сутками позже. По дороге он наступил на гюрзу, и она принесла ему смерть.
Наруз Ахмед молчал. Он тешил себя надеждой, что этот оборванец не знает его…
— Куда ты бредешь? — строго спросил Бахрам.
Хаким замялся, озираясь по сторонам.
— В Бухару.
— Зачем?
— Видишь ли, Бахрам-ака… Отряда нет, коня нет… Аллах отвернулся от нас. Быть может, ему неугодны наши дела? Кто знает?
Сказав это, Хаким испугался и с опаской взглянул на руку Бахрама, лежавшую на эфесе шашки. Но рука оставалась спокойной.
Хаким нерешительно продолжал:
— В Бухаре мой дом… Давно там не был… Все по пескам и по чужбинам таскаюсь. Уже стар я, чуть-чуть передохну, отдышусь. Может, нового коня достану…
Наруз Ахмед не мог больше вынести болтовни этого оборванца: он приподнялся на стременах, взмахнул камчой, готовый опустить ее на голову Хакима, но его руку перехватил Бахрам.
— Не стоит. Не горячись! — сказал он. — Он нам еще пригодится. Ступай… Хаким!
Глаза Наруза Ахмеда гневно блеснули.
Всадники с места подняли коней в галоп и вскоре превратились в маленькие точки. Потом они вовсе исчезли в раскаленном, дрожащем мареве.
Пораженный и озадаченный великодушием Бахрама, верного телохранителя Ахмедбека, Хаким помял свою бороду, покачал головой и отправился своей дорогой.
— Кажется, — проговорил он вслух, — я отделался очень дешево.
7
К столетнему карагачу с пышной, раскидистой, точно шатер, кроной подъехали и остановились двое всадников.
Они были в милицейской форме, при пистолетах, со шпорами на ногах.
Один из них легко спрыгнул с коня, отдал повод другому и коротко бросил:
— Пойду. Жди здесь!
— Да будет легок твой путь, — вполголоса проговорил оставшийся.
В кишлаке давно ютилась ночь. Высокое небо было густо усыпано звездами. С гор тянуло прохладным, освежающим ветерком.
Позванивая шпорами, человек миновал несколько домов и зашел в первую попавшуюся открытую калитку.
Во дворе стояла такая же тишина, как и на улице. Человек постоял несколько минут в нерешительности, выжидая, что вот-вот на него набросится с лаем собака, но этого не случилось. Он обогнул угол дома, юркнул в настежь открытую дверь и, остановившись перед второй, запертой, постучал.
— Кто там? — раздался женский голос.
— Милиция. Откройте!
За
— Заходить не буду. Некогда. Как в кишлаке?
— Что как? — с недоумением переспросила женщина и, приподняв лампу до уровня головы, всмотрелась в незнакомое лицо.
— Тихо, спокойно?
— Да… да… А что?
— Ничего. Басмачи не заглядывали?
— Что вы… что вы… Аллах милует… Да и чего они сюда заглядывать будут. Мы ведь у города под боком. По дороге все время машины бегают.
— И не слышно о них ничего?
— Говорят разное, а где правда, трудно разобрать…
— Это хорошо, что не заглядывают, а заглянут — жалеть после будут. А где остановился обоз с ранеными аскерами?
— У нас.
— Я знаю, что у вас. Я спрашиваю, где? Ночью тут ноги сломать можно.
— А вы идите по этой же улице и как увидите арбы, вот там и раненые. Их уложили в алухане.
— Рахмат, спасибо! Попробую найти, — и человек ушел.
Он вновь побрел по пыли, и только тонкий перезвон его шпор нарушал плотную ночную тишину.
Дойдя до середины кишлака, он увидел арбы с поднятыми оглоблями, стоявшие вдоль дувала.
Человек зашел во двор.
В алухане — доме, где мужчины кишлака коротают за мирными беседами долгие зимние сумерки, сейчас расположили раненых особоотрядцев. Их было одиннадцать человек. Они лежали на коврах, одеялах, подушках, принесенных окрестными жителями.
До кишлака раненых сопровождали четыре вооруженных бойца. Не исключалась возможность встречи с басмачами. Теперь, когда эта угроза миновала, сопровождавшие вернулись в отряд и с ранеными остался один Умар Максумов, тоже легко раненный в левое предплечье.
Человек вошел в дом, приоткрыл дверь и заглянул в просторную комнату, освещенную керосиновой лампой.
Раненые стонали, охали, разговаривали во сне и поругивались. Молодой узбек с забинтованной головой сидел, привалившись к стене спиной, и курил. Он уставился на человека черными глазами и молчал.
— Салям! — коротко приветствовал его вошедший.
— Салям! — вяло и равнодушно ответил раненый.
— Где начальник?
— Рядом в комнате.
— Рахмат! — и дверь закрылась.
Человек оказался в темных сенях. Он чиркнул спичкой и осмотрелся. Перед ним была узкая резная дверь, ведущая в соседнее помещение. Он погасил спичку и бесшумно потянул дверь на себя.
В малюсенькой комнатушке с голыми, обшарпанными стенами стояла тишина. На окне коптил чирог — самодельный светильник. У стены на разостланной кошме, широко раскинув руки, спал чеканщик Умар Максумов. Он спал впервые за восемь дней: то некогда было поспать, а то побаливала рана. Его широкая волосатая грудь, выпирающая из-под розовой сорочки, мерно вздымалась и опускалась.