Клинок Минотавра
Шрифт:
А Машке не нравилось.
Иван-да-Марья.
Растение такое с лилово-желтыми венчиками-соцветиями. Вечное противостояние. А ему казалось – дурит. И обижается. Надувается, что рыба-шар, молчит всю дорогу, глядя исключительно перед собой, и лишь подбородок подрагивает.
Машке отдыхать нравилось иначе, активно. К примеру, в клубах, или в театр можно сходить, или в ресторан. Но Иван от такого отдыха уставал.
Он потер лоб и вернулся к письмам.
Права Ларка. И насчет любовника. И насчет того, что эта скотина Машку зарезала… изнасиловала и зарезала. А его ищут-ищут, но вяло… и значит, надо самому. Хотя
…Ты так долго не отвечал. Я устала одна. Ты представить не можешь, до чего мне тяжело. Со стороны моя жизнь выглядит совершенно радужной, и я понимаю, что нет поводов жаловаться, однако меня переполняет тоска. Мне хочется бежать. Не важно, куда, лишь бы из этой чужой квартиры. От этого чужого человека…
А Ивану казалось, что он родной. Роднее всех остальных, включая подружек и родителей, которым Машка звонила раз в неделю и разговаривала от силы пятнадцать минут.
Чужой.
Обидно. Когда о любовнике узнал, то обиды не было, теперь же словно пощечину дали, словесную, но горькую.
А как же их встреча, которая – знак судьбы. Улица, зима, и девушка споткнулась, едва не упала, сломала каблук. У девушки поразительные глаза, ярко-синие, и длинные волосы. Иван таких длинных никогда не видел, и поэтому не нашел ничего лучше, чем косу потрогать и спросить:
– Свои?
Она же кивнула и разревелась, потому что каблук сломался, а сапоги новые и других нет. Сапоги он купил, позже, млея от удовольствия при мысли о том, что ее так легко обрадовать. А она розовела и неловко отказывалась.
И ела мороженое, щурясь от удовольствия.
Читала книгу по фэн-шую, лежа на полу и расставив локти.
Жульничала в подкидного… и рассказывала о себе, о подругах, которых у нее имелось множество, но все какие-то невезучие и со сложной судьбой. Выходит, что собственную судьбу Машка тоже полагала непростой?
…Мы говорили об этом. Иван – замечательный человек, очень надежный, но при том невыносимо скучный. Он или работает, или отдыхает от работы. И чем больше мы живем, тем яснее я понимаю, что с Иваном у меня нет ничего общего. Конечно, для многих это не причина, и Лара – я тебе рассказывала о Ларе – полагает, что я дурю от вседозволенности. И лишь ты понимаешь, как это невыносимо тяжело, когда твоя душа остается непонятой. Быть может, я сама виновата, не нашла нужных слов, не достучалась до него, но… не хочу. Устала. Он – обыватель в худшем своем обличье. Успешный, а потому полагающий себя состоявшимся. Но душа его давным-давно утратила способность чувствовать прекрасное. Она закостенела в рамках работы и нехитрых обывательских развлечений.
Иван вскочил и прошелся по комнате. Остановившись перед зеркалом, он глянул на себя: обыватель? Как есть обыватель в драных джинсах, в старой майке. В рубашке мятой, наброшенной поверх майки, пусть в квартире и тепло, даже жарко. Красноглазый с недосыпа, с перепоя. Распухший и со щетиной…
Ну да, он любил свой диван, кожаный, трехметровый, занявший половину гостиной. И шашлыки обывательские и киношку под настроение с попкорном.
Зеленые оливки, миндалем фаршированные.
Что там еще положено обывателям любить?
Иван дернул себя за волосы, велев успокоиться. И работал он, порой урабатываясь до состояния немоты, когда хотелось лечь и лежать, не шевелиться. И тогда Машка обижалась,
Сам виноват.
Вот и нашла другого, который…
…И вновь я мыслями вернулась к первой нашей встрече. И к собственному побегу, который был ребячеством, иначе не назовешь. Но тогда меня захлестнули чувства, и я напрочь утратила способность мыслить здраво. Я же рассказывала тебе, сколь тяжко переношу ссоры? А та была грандиозна. Смешно. Сейчас я не помню, из-за чего эта ссора возникла. Верно, между нами вновь накопились противоречия, вот и вспыхнули, точно хворост…
Машка и вправду вспыхивала. Порой из-за слова, сказанного или, напротив, несказанного. Взгляда. Собственной надуманной обиды, возникшей на пустом месте.
Пороховой характер.
Страстная натура… про характер – это Иван придумал. А натура – ее слова.
…И я бежала, не видя перед собой дороги. Иван же остался на даче, помню, бросил, чтобы, как набегаюсь, возвращалась. Он знал, что деваться мне некуда. А я летела, не разбирая дороги, желая одного – оказаться за тысячи километров от этой убогой деревушки. И я налетела на тебя, а ты, придержав меня, спросил, что такая прекрасная девушка делает в одиночестве? Мне же неуклюжий этот комплимент показался едва ли не издевательством. И я тебе нахамила. Господи, я вспоминаю слова, сказанные в запале, и горю от стыда. Я готова вновь и вновь умолять тебя о прощении, хотя знаю совершенно точно: ты уже простил меня. И наверное, ты прав, та встреча – это знак судьбы, что мы с тобой связаны. Я была слепа и отвернулась от этого знака. Ты же не посмел настаивать. Но с дороги не свернуть, и мы встретились вновь, чтобы осознать, что созданы друг для друга…
Иван с мазохистским наслаждением читал и перечитывал письма. Он распечатал их и мял тонкие, пахнущие краской листы. Скатывал в шары, а шары отправлял по полу гулять, потом собирал и вновь читал, уже с ручкой, подчеркивая отдельные фразы.
И когда ревность, злость отступили, кое-что стало очевидным.
Иллария на звонок ответила.
– Ты знаешь, который час? – сиплый недовольный голос. И со сна она, должно быть, выглядит еще более некрасивой, чем обычно.
– Нет.
– Полшестого утра, Иван. Нормальные люди в это время спят.
– Я ненормальный.
– Это я уже поняла, – в трубку было слышно, как она зевает. – Что случилось?
– Приезжай.
– Прямо сейчас?
– Да. И поесть с собой захвати. А я кофе сварю. Ты кофе любишь?
Вздох. И признание:
– Кофе я люблю. Но ты не наглей, ясно?
Она появилась спустя час, и весь этот час Иван не находил себе места.
– Если окажется, что тебе просто скучно стало или пожрать захотелось, – Иллария, балансируя на одной ноге, стаскивала туфли, – я тебя ударю. Нет, Иван, честное слово, ударю. Сковородкой.
Сковородку она держала в руке.
– Легкая, – Иван ее забрал. И пакет тоже.
– Блинчики жарить буду, раз уж разбудил. С меня блинчики, с тебя кофе и рассказ. И постарайся, чтобы я поняла, что приехала не зря.
Помимо сковородки Иллария привезла серый фартук и косынку, которую повязала поверх волос. Пакеты с молоком. Яйца. Муку. Ветчину в вакуумной упаковке и сыр «Российский». Иван такой с детства любил, он сел за стол, подвинув к себе сыр, который не резал, отколупывал по крошкам.