Клинок Минотавра
Шрифт:
Время шло. Мишенька постигал науку, Елизавета занималась домом. Следует сказать, что она, точно чуя мои опасения, избегала выходить в город, вела себя скромно и тихо, насколько это было возможно с ярким ее обличьем. Мне было не в чем упрекнуть приемную дочь. И она, кажется, ждала похвалы. И быть может, найди я в душе силы переломить обиду, все сложилось бы иначе.
Но что жалеть о несбывшемся?
Однажды мой брат, весьма сильный и здоровый человек, вдруг слег. Он сдал как-то быстро, сгорев в считаные дни, и ни один лекарь не был способен помочь ему. Перед смертью, а мы оба понимали, что она неминуема, я обещал присмотреть за детьми. Пусть близнецам
И я уступил.
Решил, что если так, то они достаточно взрослые, чтобы жить одним. Отец оставил им немалое состояние, потому особого беспокойства я не испытывал.
Мы сняли небольшие меблированные комнаты, где и дожидались окончания Мишенькиной учебы, жизнь вели тихую, скромную. Я с нетерпением ждал, когда же мой дорогой сын станет врачом, по отцовскому обыкновению возлагая на него небывалые надежды. Мне он виделся талантливым, способным добиться многого. Елизавета, ставшая в эти дни моей опорой, соглашалась. И хотелось верить, что так бы оно и было.
Мы присутствовали на торжественной церемонии, и я не умел сдержать слез умиления, глядя на своего сына, которому зачитывали благодарность… я вдруг понял, что он повзрослел и, быть может, вскоре мы расстанемся куда как надолго. Мальчику нужна была достойная практика, а что мог предложить я? Старый дом, неизвестно как перенесший наше отсутствие? Да, у меня имелась некая сумма денег, которую я собирался отдать ему на обустройство, а с нею – и свое благословение.
Елизавета успела раньше.
Как слеп я был!
Как безоглядно доверчив!
Она исчезла на следующий же день, вместе с моим дорогим сыном, который оставил лишь краткую записку. Он слезно умолял меня о прощении, но не мог поступить иначе, зная, что никогда не будет благословения ему на брак с Елизаветой. Он писал, что любит ее с самых ранних лет, и что она отвечает ему взаимностью, и что любовь их далека от той, которую брату и сестре надлежит испытывать друг к другу. И если поначалу Мишеньку мучили сомнения, то я сам разрешил их, так и не признав в Елизавете дочь. Он писал, что раз уж я сам не верю в узы родства между мной и ею, то и Мишенька сомневается. Ко всему Елизавете ее матушка назвала имя отца… он много извинялся, клялся, что как только обустроится на новом месте, так непременно напишет мне… а я не знал, что мне делать. Впервые за свою долгую жизнь я жалел, что дожил до этого времени.
Да, я мог бы заявить в полицию и даже отыскать беглецов, но… что дали бы сии действия? Зная Мишеньку, я понимал, что брак уже совершен, законный или нет, Господу виднее. Разрушить его и принести горе сыну, которого любил? Оставить, в надежде, что высшие силы смилостивятся над ним?
Я выбрал второе, удалившись в поместье, где ничего не изменилось.
Прости меня, мой друг, за многословие, но мне видится, что ты обязан знать о предыстории нынешних событий, которые меня и смущают, и пугают.
Начало их ознаменовалось возвращением Елизаветы. Она, не сказав ни слова, протянула мне белый конверт. Признаюсь, в тот момент я подумал о том, что произошло с моим сыном. И сердце оборвалось от ужаса. Однако же действительность оказалась куда страшнее вымысла. Мой Мишенька писал, что зря не слушал меня, что брак его с самого начала, с нелепого этого побега, причинившего мне столько боли, был ошибкой. Что весьма скоро он осознал, сколь
Он начал пить. А после пристрастился к опиуму.
Я бы не поверил, когда б не он сам писал это, а Мишенькина рука была мне прекрасно знакома. Он падал глубже и глубже, пока не оказался на самом дне, едва не утянув туда Елизавету. Он лишился работы и дома, денег, став одним из сонма презираемых бродяг. И лишь Елизавета своим трудом – а она бралась за любую работу, которая не была противна ее чести – поддерживала в нем жизнь. И страсть к опиуму.
Мишенька писал, что однажды едва не умер, и событие это стало переломным в его жизни. Он вдруг увидел себя со стороны, гниющего заживо, ничтожного, растратившего жизнь на страсти. И услышал, как некто великий говорит, что есть у Мишеньки лишь один шанс. И он, очнувшись от сна, подобного смерти, твердо решил этим шансом воспользоваться. Мой сын обратился не к докторам, каковые ничего не могли поделать с его зависимостью, но в монастырь. Он стал послушником и обрел долгожданный покой. Смешно, я готовил эту судьбу для нелюбимой падчерицы, а избрал сей путь единственный мой сын. В письме он просил прощения и еще – позаботиться о Елизавете, которой этот побег обошелся дорого. И я, глядя в черные, мертвые глаза ее, вновь видел Анастасию.
Но мог ли я прогнать эту женщину?
И мог ли, зная о самоотверженности ее, и далее относиться с прежним презрением и опаской? Ко всему, старея, я стал остро ощущать собственное одиночество. И Елизавета осталась в доме. Не прошло и недели, как в поместье объявились племянники. Первым в ворота моего дома постучался Петр, за ним и Павел. Их история была проста. Оказавшись вдруг молодыми и состоятельными, они поспешили жить, но не сумели справиться со свободой и богатством. Оба пристрастились к игре, и если Петр предпочитал карты, то Павел обратил свой взор на бега. Поначалу им везло и казалось, что так будет всегда. Однако везение отвернулось, а родительское состояние было не так велико. Они обвиняли друг друга в произошедшем разорении и глядели с такой ненавистью, что дышать становилось сложно. Когда встал вопрос о продаже городского дома, чтобы оплатить векселя, оставшиеся деньги они вложили в весьма сомнительное предприятие. Им обещали баснословный доход, долю в австралийских серебряных рудниках, и мои племянники уверились, что жизнь исправляется. Каково же было их разочарование, когда оба узнали, что рудников этих не существует, а бумаги, в которые они вложили последнее, ничего не стоят. Тогда-то оба и вспомнили обо мне.
Верно, надеялись, что я оплачу их долги, но таких денег у меня не было. Все, что я мог предоставить им – кров и стол в скромном моем поместье. По мне так это уже было немало, но их – я видел по глазам – это не устроило.
Дорогой мой друг, надеюсь, твои дети не стали твоим разочарованием. Я же часто думаю, в чем и когда ошибся, наставляя своего сына. А мой бедный брат? Чем он заслужил подобных наследников? Но верно, Господу виднее.
Моя тихая усадебка с появлением гостей не изменила медленному своему существованию. И сперва жизнь текла обыкновенно, разбавляясь разве что ссорами Петра и Павла, их попыткой склонить меня к очередной авантюре, обещающей огромные барыши, и тихими слезами Елизаветы. Их она скрывала, плача, когда думала, что никто не видит.