Клинок Минотавра
Шрифт:
– Жуть, – Женька усилием воли заставила себя не шарахнуться. – И вы собираетесь написать о ней…
– О ней. О нем. Обо всех них, людях прошлого, – Сигизмунд протянул руку, и Женька приняла ее, оперлась, переступая через узловатый древесный корень. – И об усадьбе, конечно… вы были на развалинах?
– Нет.
– Непременно сходите. Конечно, там мало что осталось, но все же следует посетить, проникнуться духом истории…
Обязательно. И посетит. И проникнется. Кто бы мог подумать, что такое глухое место, как Козлы, обладает
– Я с удовольствием проведу для вас индивидуальную экскурсию, – Сигизмунд скалился.
А зубы ровные, белые, как искусственные. Или и вправду искусственные? Не понять. Нет, не о зубах надо думать, находясь в компании с потенциальным ухажером… а ведь он действительно пытается ухаживать, отсюда и намеки эти, и речи загадочные.
– Вы же не знаете, но я считаю себя их потомком, – он простер руку над бурьяном. – Нет, естественно, никаких прав я на имущество не имею, однако…
Надо было возвращаться. К лебеде, полыни и крапиве кладбищенской, которая наверняка имеет особые колдовские свойства. И смешно, и жутковато, и не тянет Женька на ведьму… но в любом случае возвращаться нужно. И гостю намекнуть, что визит его несколько несвоевременен.
– Тут полдеревни таких, – Сигизмунд, верно, и сам сообразил, что время для разговоров вышло. И глянув на часы, старые, еще советские, с башнями и звездами, постучал по циферблату. – Простите, любезная Женечка, но мне пора… заговорился… загулялся… бывает… в компании юной прелестницы время не течет – летит…
Продолжая щебетать благоглупости, он быстрым шагом пробирался по заросшей тропе, на Женьку даже не оглядываясь, точно разом потеряв к ней всяческий интерес.
Странно.
И место. И люди.
И Сигизмунда она проводила до самых ворот, а потом вернулась к сорнякам. И драла их, вымещая на неповинных свои недоумение и обиду. Нет, не на Сигизмунда, но на драгоценного… вот уж кто бы посмеялся…
А солнце припекало. И комарье оживилось, и наверное, можно сделать перерыв, хотя бы для того, чтобы собрать сорняки в корзину, а корзину отнести к калитке. За нею стояли ржавые мусорные баки, и старостиха-ведьма велела мусор складывать в них.
Она так и сказала – складывать.
Женька и складывала. Уложилась в четыре ходки, правда, корзину набивала доверху. И волокла, обливаясь потом, кляня себя за то, что решила порядок наводить с середины кладбища. Надо было прямо у ворот за прополку браться…
…В дом она возвращалась усталая, но странно собой довольная, с мыслью об обеде, который еще предстоит сварить, и заборе… красить лучше по вечерней прохладе.
А в доме есть книги. Классика, конечно, и Женька давно собиралась перечитать «Войну и мир»… Книги лежали высокими стопками, перехваченными бельевым шнуром. Их готовили не то для перевозки, не то для макулатуры.
Ничего, Лариска не обидится.
Увлеченная собственными мыслями, Женька едва не наступила на…
…Черное.
Грязное.
Лежащее на пороге дома. И сперва принятое за грязную тряпку. Но приглядевшись, Женька поняла – не тряпка, а кот, черный грязный кот, явно бродячий, с распоротым животом, из которого лентами вывалились кишки.
Она отступила, зажимая себе рот обеими руками.
И пятилась, не смея отвести взгляд от мертвого животного, от мух, кружащихся над ним, от… пока спиной не уперлась во что-то твердое… Женька все-таки завизжала.
– Ты чего? – раздался над ухом такой знакомый голос. – Жень… это ж я, не верещи.
Она бы хотела.
Она поняла, что это – Вовка… и он на озеро отвести обещал… а у нее кот. Мертвый.
Кишки выпустили.
И подбросили…
– Кто подбросил? – Вовка обнял за плечи. – Ну-ка, дорогая, успокойся… я тут, а значит, все будет хорошо…
Он тут.
И все будет хорошо. Только бы не расплакаться… или она уже… драгоценный не любил слез, во всяком случае, Женьке казалось, что он не любил слез… и когда ей случалось реветь, морщился, уходил в другую комнату и там прятался, пока она нервы в порядок приводила.
А здесь…
Вовка вытирал слезы, бормотал что-то успокаивающее. От него по-прежнему пахло табаком, а еще цветами… и надо взять себя в руки.
– Сигизмунд приходил, – выдавила из себя Женька, мечтая о том, чтобы уткнуться носом в Вовкину красную майку и пореветь от души. – Рассказывал про кладбище… про князей… много рассказывал.
– Он любит языком трепать. Не слушай.
– Я слушала… а потом он ушел… и я полола… и домой пошла, а на пороге кот мертвый. Его убили.
Вовка не стал смеяться, уверяя, что Женьке по жаре примерещилось. Он взял ее за руку и отвел к лавочке, велев:
– Сиди здесь.
И сумку спортивную, поношенную рядом поставил.
– Стереги.
Женька кивнула. А Вовка, вытащив из сумки пластиковую бутылку, сунул Женьке в руки.
– На вот, попей морсика. Жарко, да? И ты плечи, кажись, спалила. Ну кто по такому солнцу полет? Эх ты, городская…
На плечи, которые, наверное, она и вправду спалила, потому как после ухода Сигизмунда рубашку сняла, оставшись в маечке на лямках, легла Вовкина кожанка, к удивлению, прохладная.
Он же ушел.
И не было его очень долго. Женька ждала, пересчитывая прутья на оградке. Памятник поставили некоему Антону Петровичу, достойному мужу и отцу, если верить надписи… и Вовка не возвращается…
…И кто мог кота?
Сигизмунд?
Он был с Женькой… тогда кто? Она ведь только вчера приехала. Кому понадобилось пугать ее?
Ответ очевиден.
Драгоценный каким-то хитрым образом Женьку вычислил. Быть может, тот парень, что стерег их с Лариской у квартиры, был не один. А может, у нее в одежде жучок имелся, Женька в кино видела… или Лариску прижали и… больше ведь некому.