Клинок Минотавра
Шрифт:
Впредь? Он пришел отнюдь не за тем, чтобы прощения просить. Будет осмотрительней… продолжит изменять, но ради Женькиного спокойствия измены скроет, раз уж она такая непонятливая… несовременная.
– Жора, я не вернусь.
Он терпеть не мог этот вариант своего имени и сейчас скривился, но взял себя в руки.
– Дорогая, – голос мягкий и выражение лица соответствующее, – я же сказал, это был просто секс и ничего, кроме секса. Ангелина слишком стервозна, чтобы я с ней связывался. Ну хочешь, я ее уволю?
И возьмет на ее место другую.
Блондинку. Брюнетку. Рыжую.
– Пойми, дорогая, – драгоценный счел молчание добрым знаком. И взяв Женьку под локоток, продолжил: – Мужчины по своей природе – существа полигамные. Это доказано научно. Им нужен секс, но сам по себе он ровным счетом ничего не значит… это как булочку съесть.
– Булочку? – Женька не без труда вырвала руку. – Знаешь, дорогой, ищи себе другую дуру. А я ухожу.
Она сделала шаг к двери, но драгоценный перехватил руку и сдавил.
– Куда ты уйдешь? – он говорил спокойно, но вот лицо побелело и сосуды на висках вздулись.
– Отпусти.
– Послушай, дурочка моя ненаглядная… – он дернул Женьку на себя, и она ткнулась носом в дорогой шерстяной его пиджак. От шерсти пахло духами.
Женскими.
– Куда ты пойдешь? К Лариске своей? Ладно, сходи, хотя я изначально был против такой подруги. Она плохо на тебя влияет.
Пальцы его стискивали Женькину руку.
– Мне больно!
Она рванулась, но что она против драгоценного? А он не услышал, никогда-то он не слышал того, чего слышать не желал.
– Но дальше-то что? – обманчиво-ласковый голос. – К родителям на шею сядешь? Они, конечно, будут счастливы, но, Женечка, в твои-то годы стыдно жить за счет родителей…
– А за твой?
Нет, он не тронет. Он просто по щеке гладит, но от самого этого прикосновения страшно.
– Я – другое дело. Мужчина должен содержать семью. Поэтому не глупи… кому ты, кроме меня, нужна?
– Кому?
Он странно действовал на Женьку. Хотелось закричать, броситься к двери, заколотить кулаками, требуя, чтобы впустили в квартиру, защитили. Но вместо этого Женька смотрела в бледные серые глаза драгоценного.
– Никому, – едва ли не с наслаждением произнес он. – Кто ты, если разобраться? Никто. Обыкновенная девчонка, которых тысячи. Не красавица. И умом особым не отличаешься.
Сволочь. Как Женька раньше не видела, какая он сволочь?!
– Миленькая, добренькая, но и только… этого мало, Женечка. Уйдешь от меня и что дальше? Устроишься работать на рынке? Найдешь себе кавалера, какого-нибудь милого мальчика без гроша за душой, но с амбициями? Хотя нет, амбиции твоя мамочка не одобрит. И будете вы вместе жить-поживать, вчетвером в двухкомнатной квартирке, перебиваясь с хлеба на воду… а потом, конечно, дети пойдут… и однажды ты поймешь, что превратилась в заезженную клушу. Располнела. Обрюзгла.
Он говорил это шепотом, на ухо, и от каждого слова Женька вздрагивала.
– Отпусти…
– Нет, ты моя.
– Я ничья.
– Ошибаешься, дорогая. Моя. Я тебя выбрал. Я из тебя человека сделал… – драгоценный потянул за рыжую прядку, заставляя наклониться. – Воспитал. И теперь ты дуришь. Нехорошо, Женечка. Давай собирайся, поедем домой.
– Нет.
Пощечина получилась звонкой, и Женька отпрянула, прижимая ладонь к горящей щеке.
– Прости, но ты меня вынудила.
Она прижалась к стене, понимая, что отступать некуда. Драгоценный стоял между ней и дверью в Ларискину квартиру.
– Я не сторонник силовых методов, но если женщина не понимает, что от нее требуется, то приходится ее учить…
– Я закричу!
– Кричи.
И Женька, закрыв пальцами уши, завизжала. Она кричала так громко, как могла, и от крика не слышала ничего. Ни лая собачонки, что нырнула под ноги драгоценному, ни голоса ее хозяйки, требовавшей немедленно прекратить беспорядок, ни дяди Мишиного гулкого баса…
Женька захлебывалась криком и ужасом.
И замолчала только когда оказалась в знакомой прихожей.
– Ну ты даешь, подруга! – Лариска сдула с носа длинную черную прядь. – Вот это голосище!
Женька только икнула.
– На, выпей.
Лариска сунула в руки кружку, и Женька выпила. Подавилась. Закашлялась, а подруга заботливо постучала по спине.
– Что… это? – горло горело, и рот, Женька не пила ничего крепче «Мохито».
– Водка. Водка – лучшее средство от нервного потрясения. По себе знаю. Идем, – Лариска кружку забрала и потянула за собой.
На кухню. Кухонька в квартире была столь крохотной, что даже холодильнику в ней не нашлось места. С трудом втиснулись плита, шкаф, откидной стол и пара узких, неудобных стульев.
– Сейчас кофе сделаю… а вообще пожрать бы надо.
– Ты ж на диете?
– Да ну ее, – отмахнулась Лариска. – Нам думать предстоит, а диета работе мозга не способствует.
Работа мозга… по всему получается, что мозга этого у Женьки нет. С кем она связалась? С принцем. И щека горела от прикосновения королевской руки. Женька щеку потрогала и всхлипнула, не столько от боли, сколько от обиды.
– Вот только не реви! – взмолилась Лариска. – Потом проплачешься.
Потом, так потом. Женьку охватило странное безразличие… она села и, облокотившись о столешницу, глядела на Ларискины кухонные хлопоты.
– На вот, – та сунула в руки бутерброд с ветчиной. – Зажуй. И огурчика маринованного возьми… мама оставила. Опять в этом году пятьдесят банок. Я ей говорила, что куда нам столько? А она разве послушает? Теперь вот тягает, требует, чтобы огурцы ела.
– Ты ж не любишь огурцы.
Ветчина была жирной, а огурец – сладковатым, хрустящим.
Драгоценный настаивал на том, что питаться нужно правильно, без жирной ветчины и огурцов… и Женька со странным наслаждением потянулась за вторым бутербродом.