Клинок Минотавра

Лесина Екатерина

– А вы бы поверили?

– Когда вы поняли, что они собираются убить князя?

– На кладбище. Я ведь говорила, что мы с Сергеем встречались? В тот вечер я была у него… и мы слышали шум… и видели, как эти два идиота лезли в склеп.

– Не остановили?

– Помилуйте, зачем? Моей матушке там места не нашлось, а эту потаскуху… мне было не жаль, – Елизавета Алексеевна вздернула подбородок.

– Не жаль. Вы, наверное, собирались

рассказать князю, кого следует винить в произошедшем, надеялись, что в гневе он все же выставит племянников из дома. Но ему вдруг стало плохо, и доктор обмолвился о больном сердце. Тогда-то и возник ваш план.

– Ваши фантазии весьма занимательны. Или я уже говорила это? Но продолжайте, Натан Степаныч. Знаете, в селе меня тоже считают злодейкой, хотя ничего худого я никому не сделала. И да, тот случай крепко ударил по здоровью Алексея. Я же просто побоялась говорить ему, что совершили злодеяние люди близкие. Он ведь племянников любил… а ну как бы сия новость окончательно подорвала бы его здоровье?

– Какая забота.

– Я очень заботливая дочь.

– Не сомневаюсь… настолько заботливая, что поручила Сергею поговорить с… родственниками. Предложила план… простой план, который подразумевал, что они избавляются от князя и получают поместье. И Петр, и Павел не особо умны, они поверили. Да и выхода иного не имели. Вы же получили людей, на которых, если возникнут подозрения, можно свалить вину.

Елизавета Алексеевна молчала.

Улыбалась и молчала.

Страшная женщина, но если и будет наказана, то не судом человеческим. Натан Степаныч отдавал себе отчет, что она, черноглазая ведьма, чересчур умна оказалась. И единственный пособник ее, который способен пролить свет на происходившее в поместье, будет молчать. Слишком много он теряет… и слишком мало есть у Натан Степаныча, чтобы предъявить серьезное обвинение.

– Ваши сообщники оказались не только неумны, но и неудачливы. К слову, князь не показывал вам своего письма. Вы прочли его сами, имея доступ ко всем комнатам этого дома. Вы же и до завещания добрались, весьма порадовавшись этакой предусмотрительности приемного батюшки. Вы же поили его, подсыпали в еду травы, которые должны были бы подорвать и без того слабое здоровье… вы действовали исподволь, заслоняясь другими людьми, не спеша… наверное, вам нравилось его мучить, верно? И в ту ночь вы знали, что князь пойдет за вами. А за ним – эти двое ряженых… со шкурой и веревочкой своей… и одного я не могу понять, Елизавета Алексеевна, за что вы так его ненавидели?

Ответа на свой вопрос Натан Степаныч не получил.

– Я вам очень благодарна, – сказала княжна с улыбкой. – Вы помогли разобраться в этой ужасной истории… и теперь я могу быть спокойна за душу моего отца… и за вас помолюсь, Натан Степаныч. Долгих вам лет…

Наутро усадьбу пришлось покинуть.

– Что делать будем? – шепотом поинтересовался Гришка, после ночных приключений чувствовавший себя крайне неудобственно.

– Ничего, – также шепотом ответил ему Натан Степаныч. –

Вещи собирать и домой…

…Начальству он отчет предоставит. И с Божьей ли помощью или же по воле случая, но виновные наказаны… а княжна… то ли и вправду ошибся он на старости лет, то ли кара ее еще впереди: не судом земным ее судить, а в вышние судьи Натан Степаныч не стремился.

Уезжал он со странным чувством потери, пустоты, которая вдруг появилась в груди, не то чтобы мешая, скорее уж ввергая в непонятную прежде тоску. Все-то вокруг гляделось серым, унылым… и подумалось, что этакая жизнь никчемная не стоит того, чтобы за нее держаться. Возникло почти непреодолимое желание взять револьвер, хороший, наградной, с витою надписью на щечках рукояти, взвести курок и сунуть дуло в рот, разом обрывая пустое свое существование.

Натан Степаныч зажмурился и потряс головой.

Экое диво. Никак и ему, крестьянскому сыну, довелось столкнуться с заморским сплином, сиречь хандрой. Глядишь, был бы послабей и поддался б искушению. Но нет, Натан Степаныч приосанился, кинул взгляд в окно, за которым проплывала череда воздушных березок, и сам себе сказал:

– Жизнь хороша…

– Чего?

– Хороша, говорю, жизнь, когда жить любишь…

Не будет он самоубиваться, глупость сие неимовернейшая, но вернется в квартирку свою, велит хозяйке чаю подать и сядет за стол отчет писать… а может, и не отчет, может, историйку навроде тех занятных, которые издают на серой бумаге… почему бы и нет?

Чай, грамотный, и историек подобных в практике его случалось… важное, что? Драматизму поболее и главного героя сделать не болезненным стариком, а молодым и красивым парнем, допустим, как Гришка… ретивым, опять же… с чутьем и пониманием… и героиню, чтоб роковая женщина, прям как княжна Тавровская, черноглазая, чернокосая и с трагическою судьбой. Людям, как успел понять Натан Степаныч, трагические судьбы весьма по нраву…

Он щурился, слушал мерный перестук колес и сочинял свою историю…

Он не появлялся очень долго, и Анечка почти поверила, что про нее забыли. Она снова и снова мерила камеру шагами. Она трогала платье, выковыривала жемчужинки и считала глотки воды.

Оставалось немного.

Хотелось пить. И есть тоже. В животе урчало… и наверное, это тоже страшная смерть.

Любая смерть страшна.

Анечка умирать не хочет, а хочет домой, к маме… к подружкам, пусть прежде они и казались глуповатыми, ничего-то в жизни не понимающими… к учебе тоже… и просто жить. И когда наверху открылась дверь, Анечка едва не расплакалась от облегчения.

А он пришел не один. Минотавр спускался первым, а за ним шел… тот, другой, который встретил Аню в кафе. Он вел женщину, выкрутив ей руку, и женщина кривилась от боли, но молчала.

Молоденькая. Рыжеволосая. Волосы растрепались, повисли вокруг лица прядками-пружинками, при каждом движении вздрагивают. Тот другой подмигнул Анечке, как старой знакомой.

– Моя, – раздраженно заметил Минотавр.

– Твоя, – мужчина взгляд отвел. – Но что-то ты долго ее держишь… с остальными управлялся быстрей…