Клинок Шарпа
Шрифт:
– Почем мне знать? Я ее не видел с нашего пикника на Сан-Кристобале.
– Ричард, Ричард! Вы слишком умны для меня. Хотел бы я, чтобы вы признались: даже если это неправда, скандал получился бы чудесный.
– Не вижу, что вам мешает пустить такой слух.
– Верно, но мне же никто не поверит, – вздохнул Спирс и вдруг посерьезнел. – Можно задать еще один вопрос?
– Валяйте.
– Вы слыхали когда-нибудь об Эль-Мирадоре?
– Об Эль-Мирадоре? – Шарп даже остановился от удивления.
Спирс тоже притормозил:
– Слыхали, значит?
– Только имя, – Шарп надеялся, что не выдал себя.
– Имя? В какой связи?
Шарп
– Ни в какой. Это один из лидеров герильи?
– Как Эль– Эмпесинадо [66] ? – Спирс покачал головой: – Нет, он не партизан, а шпион. Здесь, в Саламанке.
66
«Решительный» (исп.) - прозвище Хуана Мартина Диаса, командира крупного испанского партизанского отряда, позже революционера.
– Наш или их?
– Наш, – Спирс покусал губу, потом резко повернулся к Шарпу: – Думате! Пытайтесь вспомнить! Где вы о нем слышали?
Шарп, обескураженный поначалу его внезапной яростью, приободрился:
– Помните майора Керси? Кажется, он упоминал это имя, но не помню, зачем. Года два назад.
Спирс выругался. Керси, как и он сам, был офицером Исследовательской службы, но он был мертв, погиб на укреплениях Альмейды, когда Шарп взорвал пороховой склад.
– А вы сами как о нем узнали? – перешел в атаку Шарп.
Спирс пожал плечами:
– Слушаю сплетни – я же разведчик.
– Почему это стало так важно именно сейчас?
– Не так уж и важно, но мне хотелось бы знать, – рука на перевязи дернулась. – Когда вылечусь, вернусь к работе, и мне понадобятся друзья повсюду.
Шарп медленно пошел прочь:
– Только не в Саламанке. Французы ушли.
Спирс пристроился рядом:
– Да, сейчас их здесь нет. Но нам надо сперва победить Мармона, иначе придется вернуться в Португалию поджав хвосты, – он поглядел на Шарпа. – Если что-нибудь услышите, дайте мне знать.
– Об Эль-Мирадоре?
– Да.
– Почему бы не спросить Хогана?
Спирс зевнул:
– Может, и спрошу. Потом.
Около полудня Шарп дошел до главной батареи и остановился посмотреть, как артиллеристы раскаляют ядра в переносных печах. Он понимал, что атака скоро начнется, может, даже завтра. Это положит конец посещениям Palacio Casares. Как же ему хотелось, чтобы пушкари не усердствовали! Ядра в печи закатывали по желобам, с обратной стороны в бункер кидали уголь. Массивные стальные емкости гудели от полуденного зноя, снизу виднелось пламя: просто удивительно, как люди могут работать при такой температуре, да еще на солнце! За пятнадцать минут восемнадцатифунтовое ядро разогревалось докрасна, его вытаскивали из печи длинными клещами и аккуратно клали на металлические носилки, которые два пушкаря относили к орудию. В ствол засыпали порох, прокладывая сверху влажными тряпками, чтобы горячее ядро не воспламенило его до выстрела. Быстро, стараясь не допустить взрыва, проталкивали раскаленный шар в ствол банником – тут же следовал грохот, и ядро, оставляя за собой легкий шлейф дыма, прямо наводкой врезалось в полуразрушенные
Маркиза что-то писала за столиком в гардеробной. Она улыбнулась:
– Как все продвигается?
– К завтрашнему дню закончат.
– Точно?
– Нет, – он с трудом скрывал сожаление в голосе, но она, казалось, разделяла его чувства, что его, по правде сказать, несколько удивляло. – Пэр примет решение завтра, но ему незачем ждать. Все случится завтра.
Она положила перо, встала и быстро поцеловала его в щеку:
– Так значит, завтра ты его поймаешь?
– Если он уже не мертв.
Она вышла на балкон и откинула одну из ставень. В Сан-Винсенте поднималось пламя нескольких пожаров, почти незаметное на солнце, над Сан-Каэтано поднимался дым: там только что погасили еще одно возгорание. Она снова повернулась к нему:
– Что ты собираешься с ним сделать?
– Если не будет сопротивляться, возьму в плен.
– И снова отпустишь под честное слово?
– Нет, не на этот раз. Его закуют в кандалы: он нарушил слово, так что теперь не будет ни обмена, ни хорошего обращения. Пошлют в Англию, в тюрьму, и продержат там до конца войны. Кто знает, может, привлекут к суду за убийство: он же убил человека, будучи на поруках.
– Итак, завтра я буду в безопасности?
– Пока не пошлют еще одного убийцу.
Она кивнула. Он привык к ней такой, какой она была сейчас, к ее жестам, внезапным смущенным улыбкам – и почти забыл шаловливую кокетку, которую встретил на Сан-Кристобале. Она говорила, что это ее маска для окружающих, а он видел настоящее. Интересно: встретив ее вновь, как-нибудь потом, и увидев эту маску в окружении подхалимов-офицеров, будет ли он, как раньше, чувствовать ревность?
Она улыбнулась:
– А что будет с тобой, когда все закончится?
– Мы вернемся к армии.
– Завтра?
– Нет. Наверное, в воскресенье, послезавтра. Пойдем на север и вынудим Мармона сражаться.
– А потом?
– Кто знает? Может, Мадрид.
Она снова улыбнулась:
– У нас есть дом в Мадриде.
– Дом?
– Совсем маленький. Не больше шестидесяти комнат, – маркиза рассмеялась, увидев выражение его лица. – Тебе всегда будут рады, хотя там и нет тайного входа.
Это было невозможно, и Шарп знал это. Они никогда не говорили ни о ее муже, ни о Терезе. Они были тайными любовниками, некто Шарп и леди из высшего общества, и эта тайна не должна быть раскрыта. Все, что им было отпущено, – несколько дней и ночей, и теперь судьба разделяла их, уводя его в бой, а ее – на секретную войну в письмах и шифрах. Сегодняшняя ночь, завтрашний приступ – а потом, может быть, всего лишь еще одна ночь, последняя. Все, что после, – в руках Божьих.
Она отвернулась к фортам:
– Ты будешь завтра сражаться?
– Да.
– Я смогу за тобой наблюдать, – она махнула рукой в сторону телескопа на тяжелой треноге. – И я буду за тобой наблюдать.
– Надеюсь, у меня от этого не будет сыпи.
Она улыбнулась:
– Уж постарайся ее не заиметь – я хочу заполучить тебя завтра в постель.
– Могу привести тебе Леру в цепях.
Она грустно усмехнулась:
– Не надо. Помни: он может пока не знать, кто такой Эль-Мирадор, а так догадается и сбежит.