Клодина в Париже

Колетт Сидони-Габриель

– Дорогой мой «племянник», может, вы наденете фартучек с мережкой?

– А вы, не хотите ли надеть мои панталоны?

– Благодарю вас, панталоны у меня уже есть. Ох какой вы нескладный, посмотрите же, что вы наделали! Вы ставите тумбу вверх тормашками.

– Вверх чем? – переспрашивает он, хохоча.

– Вверх ногами. Вы что, не понимаете? И где только вас воспитывали?

– Увы, здесь!.. Клодина, почему вы не носите английский костюм? Вам бы это потрясающе шло.

– Потому что в Монтиньи нет такого портного.

– Зато

они есть в Париже. Хотите, я вас отведу к одному из них? Не к самым знаменитым, не бойтесь. Обязательно пойдём. Обожаю поглаживать и мять ткани.

– Да, мне очень хотелось бы этого… Кого вы ждёте сегодня? Эти люди станут на меня пялиться. Может, мне лучше уйти?

– Не стоит, тут не будет толпы гостей, которые станут пяли… разглядывать вас! Придёт наверняка госпожа Барманн, старая черепаха. Может быть… Шарли, – говорит он, отводя глаза, – но не наверняка; госпожа ван Лангендонк…

– Бельгийка?

– Нет, она киприотка.

– Стоило родиться гречанкой, чтобы разукрасить себя таким именем! Будь я фламандкой, мне и в голову бы не пришло называть себя Навзикаей!

– Что поделаешь? Тут я бессилен!.. Придёт также несколько молодых людей, завсегдатаев салона Бар-манн, и одна старая дама, которую бабушка очень любит, её всегда называют госпожой Амели, никто уже и не помнит её фамилии, да и вообще ничего о ней.

– Чёрт побери, мне и этого вполне достаточно!

– Клодина… а Люс?

– Тс-с-с! идёт тётушка.

И правда входит его бабушка, шурша шелками.

– О! Вот и моя прелестная племянница! Вы предупредили, чтобы за вами заехали сюда, или хотите, чтобы вас проводил Марсель?

– Но, тётя, я ни в ком не нуждаюсь. Я пришла сюда одна.

Даже сквозь пудру видно, что на её лице проступает гневный румянец.

– Одна? Пешком? В экипаже?

– Нет, тётя, в омнибусе «Пантеон—Курсель».

– Боже мой, Боже мой, Клод так виноват… Больше она не осмеливается ничего добавить.

Марсель искоса поглядывает на меня, прикусив, несчастный, свой язычок, и если я засмеюсь, то всё пропало. Он поворачивает выключатель, зажигая свет, и тётушка Кёр, оправившись от потрясения, глубоко вздыхает.

– Милые дети, сегодня придёт совсем немного друзей…

Дз-з-зинь… один уже есть. Вернее, одна. Я поспешно отхожу к чайному столу, Марсель от души смеётся. К тётушке Кёр подкатился какой-то горбатый шар в ореоле завитков из йодистой ваты.

Закутанная в старомодный соболий палантин, через который она дышит, госпожа Барманн водрузила на голову шляпу в виде совы с распростёртыми крыльями. Сверху сова, снизу сова. Нос крючком в красноватых прожилках выглядит довольно властным, серые шарики глаз бешено вращаются.

– Я чувствую себя совсем разбитой. Прошла пешком одиннадцать километров, – произносит она грубым голосом. – Но мне удалось обнаружить чудесную мебель у двух старых дев,

они живут в Монруже. Я совершила целое путешествие!.. Гюисманс был бы в восторге от этой на редкость живописной кучи покосившихся домишек. Я рыскаю повсюду, хочу украсить, обставить новый особняк нашего знаменитого друга Гревейя… он как дитя доверился мне. А ведь недели через три я устраиваю у себя ярмарочное представление, балаган… Я не прощу вас, сударыня, привести ко мне этого мальчугана…

Она смотрит на Марселя, затем смотрит на меня, не произнося ни слова.

– Моя племянница Клодина, – поспешно представляет меня тётушка Кёр. – Она недавно приехала в Париж, – добавляет она, делая мне знак подойти к ним, потому что я и в самом деле не спешу сдвинуться с места…

Когда я подхожу, меблировщица «нашего знаменитого друга» принимается разглядывать меня с такой наглостью, что я спрашиваю себя: а что, если заехать сейчас кулаком ей прямо в нос в красноватых прожилках? Но тут она наконец переводит свой взгляд на тётушку Кёр.

– Очаровательна, – говорит она грубым голосом. – Вы приведёте её ко мне в среду? В среду почти детский день.

Тётя Кёр благодарит за меня. Я не разжимаю губ и, разливая чай, так дрожу от злости из-за этой бесстыдной старой совы, что Марсель просто ликует. Глаза его насмешливо сверкают. Он шепчет:

– Клодина, что с вами будет, если вы станете вот так набрасываться на людей? Спокойнее, спокойнее, сдерживайте хоть немножко свою безумную экспансивность!

– Чёрт её побери! – тихо бросаю я ему в бешенстве. – Терпеть не могу, чтобы на меня так пялились!

И я несу чашку с чаем, а за мной следует Марсель, гораздо больше похожий на ласковую девочку, чем я; он несёт сандвичи.

Дз-з-зинь… ещё одна дама. Но на этот раз – очаровательная, с глазами удлинёнными, до самых висков, и с волосами, спускающимися до самых глаз.

– Госпожа ван Лангендонк, – тихо сообщает мне Марсель, – та самая киприотка…

– Как к ней подходит её имя, просто великолепно.

– Что вы можете сказать об этой даме, Клодина?

– Постойте, кое-что могу. Она похожа на веселящуюся антилопу.

Прелестное создание! Лёгкие пушистые волосы, большая широкополая шляпа, на которой колышутся перья, томные близорукие глаза, она то и дело поводит унизанной блистающими кольцами правой рукой каким-то мягким, обвораживающим жестом. Она само воплощённое Согласие. С тётушкой Кёр, с госпожой Барманн; она говорит им: «да», говорит: «вы правы», говорит: «как это верно». Это скорее натура покладистая. В её поддакиваниях чувствуется некоторая непоследовательность. Она сообщает нам: «Вчера около пяти я делала покупки в "Бон-Марше"» и тут же: «Вчера около пяти я была на таком интересном зрелище, на показе мод». И это, кажется, никого не смущает, и меньше всех – её самоё.