Клок-Данс
Шрифт:
Обычно Элейн подсаживалась к Натали Дин, но сегодня вместе с сестрой прошла в хвост автобуса, где Соня заняла место для Уиллы, и забралась на свободное сиденье через проход от подруг. Косички ее и впрямь выглядели не очень, незаплетенные кончики были чересчур длинные. Мама всегда оставляла хвостик не больше дюйма.
Соня поделилась своей идеей: если сбагрить батончики родственникам, не придется ходить по чужим домам.
– У меня четыре дяди с маминой стороны, – поведала она. – А еще дядя и две тетки по папиной линии, только живут они далеко. Но это не страшно – деньги пусть переведут по почте, а батончики я отдам, когда приедут в гости.
– У нас нет такой кучи родственников, –
– А еще, само собой, бабушка Бэйли. Правда, другие бабушка с дедушкой уже умерли.
Все бабушки и дедушки Уиллы были живы, но видела она их редко. С папиными родителями не встречалась вообще – мама говорила, у нее с ними ничего общего. И потом, деревенские жители, они не могли бросить скотину. Мамины родители, жившие в Филадельфии, иногда приезжали на праздники, но нечасто и ненадолго, а брат и сестра, которых она не любила, не показывались вообще. Брат, говорила мама, всегда был любимчиком, потому что он мальчик, а младшую сестру-красавицу избаловали до крайности. От идеи продать им батончики мама, наверное, только презрительно фыркнет. Да они, скорее всего, откажутся покупать, раз такие плохие.
– Может, я пройдусь по соседям, – сказала Уилла. – Это легче, чем соваться к чужим.
– Только помни, что Билли Тернстайл живет в твоем квартале. Поторопись, а то он первый всех окучит.
Уилла сощурилась на Билли: тот возился с братом, отнимая у него какую-то снедь в целлофановой обертке.
– Билл Тернстайл лоботряс, – сказала она. – Когда еще раскачается.
– А еще же моя крестная! – вспомнила Соня.
– Везет тебе.
Вот вырасту, мечтала Уилла, и выйду за мужчину из большой, дружной и веселой семьи, в которой он со всеми ладит. Муж, конечно, будет в точности как папа – такой же добрый и спокойный, а все его родичи ее тотчас полюбят и примут как свою. У нее родится шесть или восемь детей – три-четыре мальчика и три-четыре девочки, и все детство они будут играть с уймой кузенов.
– Элейн плачет, – сказала Соня.
Уилла глянула на сестру, рукавичкой утиравшую нос:
– Что такое?
– Ничего, – чуть слышно ответила Элейн. На рукавичке остался блестящий след, похожий на клей.
– Все нормально, – сказала Уилла.
На большой перемене в класс вошла медичка и попросила отпустить Уиллу Дрейк с урока.
– У твоей сестры разболелся живот, – по дороге в изолятор сказала она. – Думаю, ничего серьезного. С вашей матерью связаться не удалось, но девочка просит, чтоб ты с ней посидела.
Уилла сразу ощутила свою значимость.
– Наверное, сестра все себе напридумала, – уверенно сказала она.
Увидев ее, Элейн обрадованно приподнялась на кушетке. Медичка поставила стул для Уиллы. Потом Элейн опять улеглась, локтем прикрыв глаза. Заняться было нечем. Уилла посмотрела, как медсестра что-то пишет за столом. Изучила цветастый плакат, извещавший о важности мытья рук. В дверь постучали, и заглянула миссис Портер, учительница шестых классов. Медичка вышла в коридор, оставив дверь приоткрытой; Уилла видела семиклассников, толпой направлявшихся в столовую. Один мальчишка пихнул товарища, тот споткнулся.
– Я все вижу, Дикки Бонд! – сказала миссис Портер.
В коридоре голос ее звучал гулко, словно она говорила из морской раковины, и перемежался с эхом семиклассницы, рассказывавшей подруге:
– …Какого-то странного розовато-оранжевого оттенка, из-за чего зубы кажутся желтыми…
И что, все эти ребята из абсолютно счастливых семей? Никто не скрывает домашних неурядиц? Похоже, нет. Хотя с виду их заботят только обед, друзья и губная помада.
Медичка вернулась в кабинет и притворила дверь, загасив коридорные звуки, но
2
«Половецкие пляски» – балет во втором действии оперы «Князь Игорь» Александра Бородина. В 1953 г. Роберт Райт и Джордж Форрест адаптировали музыку Бородина для мюзикла «Кисмет», в том числе для песни «Странник в раю», которая с тех пор исполняется также отдельно.
Оркестр смолк и начал сызнова. Опять тихое вступление, опять «возьми мою руку…», но теперь громче и увереннее.
– Мама будет дома, когда мы придем из школы? – спросила Элейн. Она убрала руку с лица и беспокойно хмурилась.
– Конечно, – обнадежила ее Уилла.
Однако в автобусе она сказала Соне, что не зайдет к ней после уроков.
– Я должна присмотреть за сестрой, – прошептала Уилла, не желая, чтоб ее слышала Элейн, опять одиноко сидевшая через проход от них.
Не понять, есть ли кто-нибудь в доме. Окна не горят, но ведь еще светло. В палисаднике трава пожухла, от холода листья на кусте рододендрона свернулись в тугие сигары. Под курткой Уилла нащупала ключ. Можно, конечно, сперва позвонить в дверь, но не хотелось расстраивать Элейн напрасным ожиданием отклика.
В прихожей стояла тикающая тишина. Над батареей в гостиной чуть колыхались занавески, и больше никакого шевеленья.
– Ее нет, – сдавленно проговорила Элейн.
Уилла бросила портфель на кушетку.
– Дай ей время.
– Но мы уже дали ей время! Мы дали ей целую ночь!
«Время, чтоб одуматься», – говорил отец. Бывало, мать на него орала и топала ногами, или залепляла пощечину Уилле – ужасно больно и стыдно, когда при всех тебя бьют по лицу, – или трясла Элейн, точно тряпичную куклу, и так вцеплялась в свои волосы, что они еще долго стояли торчком. Потом мама уходила и дом заполняла потрясенная тишина.
– Ничего, ей нужно капельку времени, чтоб одуматься, – невозмутимо говорил отец. – Она переутомилась.
– Другие тоже переутомляются, но так себя не ведут, – однажды сказала Уилла.
– Понимаешь, она очень нервная.
Уилла поражалась его всепрощению. Сам он никогда не выходил из себя. Не припомнить даже, чтоб он повысил голос.
Жалко, что отца нет дома. Обычно он приходит к четырем, но сегодня вряд ли – он же без машины.
– Хочешь перекусить? – спросила Уилла. – Как насчет молока с печеньем?
– Ну, печенье, пожалуй.
– Без молока нет печенья.
Так всегда говорила мама, и сейчас Уилла подражала ее веселой певучей интонации. Во всяком случае, пыталась.
В кухне она поставила на стол стакан молока, рядом положила две штучки «Орео». Самой есть не хотелось, потому что в горле как будто застрял комок. Уилла взяла брошенный на кушетку портфель и села в столовой, где обычно делала уроки. Через минуту напротив нее устроилась Элейн с печеньем, но без молока. Первоклашкам на дом ничего не задавали.