Клокочущая ярость. Революция и контрреволюция в искусстве
Шрифт:
Звучит вполне в духе позитивизма. Хотя прочие рассуждения представляют собой смесь науки и оккультизма.
Миром нужно мудро руководить.
Каким образом?
«Если люди объединятся для „общего дела“ воскрешения, для реального осуществления христианской правды в жизни, если в братском союзе будут бороться против стихийных, иррациональных, смертоносных природных сил, то не будет царства антихриста, конца мира и страшного суда, то человечество непосредственно перейдет в вечную жизнь» [5] .
5
Бердяев
Итак, все зависит от желания и активности людей. Типа: «Если бы парни всей земли…»
А кто он такой – федоровский новый воскресший человек?
Философ рассуждает о теле восставших отцов вполне в духе злодея-изобретателя Ротванга из кинофильма Фрица Ланга «Метрополис»: «организм – машина, и… сознание относится к нему, как желчь к печени; соберите машину, и сознание возвратится к ней!»
Федоров называет подобный процесс: «психофизиологической регуляцией».
Для нашего мыслителя человечество (начиная с Адама) во всей его целокупности – одна семья.
Не любовь к Богу, а сакрализация отцов движет философом. Федоровская родственно-отеческая нравственность смахивает на первобытный культ предков. Поклонение умершим – прародителям и сородичам.
Только в данном случае не пращуры магически участвуют в жизни «детей», а, наоборот, потомки «заботятся» об умерших отцах.
И, пользуясь достижениями науки – научной магией, вызывают предков к вечной жизни.
И праведных, и грешных.
Федорову близка идея апокатастасиса христианских богословов Оригена и Григория Нисского – «восстановление всего мира, без всяких исключений, в обоженое состояние».
Такое впечатление, что коллективный древний пращур заклял нашего философа. Заколдовал. Превратил в почитателя праха. И тот, зомби, всю жизнь страстно проповедовал общее дело восхваления и воскрешения умерших отцов.
Не правда ли, веет древнеегипетским холодком Подземного царства мертвых?
В теории Федорова также чувствуются отсветы «великого деланья».
Средневековые алхимики говорили о достижении физического «бессмертия», которое, впрочем, измерялось тысячью годами. Это так. Далее, согласно ученым мужам, наступает трансформация – возвращение к своему «потерянному», «забытому» состоянию. К первоматерии. К вечному Свету, частицей которого человек изначально был.
У Мирче Элиаде читаем: «…для воскрешения мертвые тела должны быть испытаны Огнем и всеми Видами Страдания, ибо без страдания и смерти нельзя достичь Вечной Жизни. Мучения всегда приводили к смерти. Не было никакой надежды на „воскрешение“ на трансцендентном уровне без предварительной смерти» [6] .
6
Элиаде М. Азиатская алхимия. М., 1998. С. 231.
В сравнении с пресной федоровской литургией, алхимический Opus Magnum, полный метафор, экспрессии, поэзии и страсти, – приключенческий роман.
Средневековые алхимики «спроецировали на Материю инициационную функцию страдания. Благодаря алхимическим операциям, соответствующим „мучениям“, „Смерти“ и „воскрешению“,
7
Там же. С. 230.
Дабы жить экстатической жизнью в Боге.
Но и это не все.
Не все так просто.
Читатель чувствует иной, скрытый прообраз в философии Федорова. Где «коллективный пращур» оборачивается всамделишным Отцом Небесным.
Корни интересующей нас теории следует искать в евангельской Притче о блудном сыне.
Философ расшифровал, с его точки зрения, непонятую параболу по-своему. Интерпретировал притчу как лично ему данное практическое Задание:
Покаяться.
Оживить Убитого Бога (умерших отцов).
Вернуться в Отчий Дом Веры.
Упасть в Его-Ее объятья.
Найти Философский камень – обессмертить людей.
И переселиться всем соборным человечеством на Его Небеса, в Его Царство.
В Его Универсум.
«Встал и пошел к отцу своему. И когда он был еще далеко, увидел отец его и сжалился; и, побежав, пал ему на шею и целовал его. Сын же сказал ему: отче! Я согрешил против неба и перед тобою и уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал рабам своим: Принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка и заколите: станем есть и веселиться, ибо это сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся…» (Лк 15: 20–24).
Спросим: где «станем есть и веселиться»?
В космосе, на других планетах.
На эсхатологическом пиру праведников.
В конце федоровских времен.
Поддадимся искушению и добавим: вкушая «откормленного теленка». А именно – мясо Левиафана, Бегемота и загадочной птицы Зиз.
Но вернемся на землю.
Федоров считал, что подражает Христу.
Тем не менее «Философия общего дела» – не христианская литургия и не ритуальная мистика, а скорее – научная фантастика.
Модернистский проект.
Надо признать, весьма и весьма радикальный.
Лев Толстой записывал в дневнике: «Николай Федорович – святой».
А в одном из своих писем продолжал: «Он по жизни самый чистый христианин. Когда я ему говорю об исполнении Христова учения, он отвечает: „Да это разумеется“» [8] . Философ полагал «общее дело» воплощением православных идеалов.
Так ли это?
Какое небо пообещал человечеству «русский Сократ»? Те ли это христианские «Небеса небес», Вездеприсутствие Божие, Лоно Авраамово, Небесный Иерусалим? Где праведные души получают «поцелуй любви» от Беспредельного и ныряют в источник Божественного Света?
8
Георгиевский Г.П. Л.Н. Толстой и Н.Ф. Федоров. Из личных воспоминаний / Четвертые Тыняновские чтения: Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига, 1988. С. 58.
Конец ознакомительного фрагмента.