Клон-кадр
Шрифт:
— Среди дубоголовых патриотов, с одной стороны, и людей, которые читают зеленые книжки про женский пердеж — с другой. Первые готовы мочить вторых (а также тех, кто, по их мнению, внешне похож на вторых) на благо Родины, а вторые борются за легализацию, потому что постоянный торч поможет им абстрагироваться от первых. Это все, в принципе. Любая другая классификация только в рамках подвидов.
— Что, все так просто?
— Именно. Многие вещи вообще обстоят гораздо проще, чем людям приятно считать.
— А где тогда твое место — среди первых или среди вторых?
— Я долгое время в силу природной глупости и понтов пытался быть третьим — тем, кто сочетал бы в себе их лучшие качества.
— А почему не получилось?
— По двум причинам. Первая: потому что я слабый человек. Вторая: потому что человек вообще слаб.
— А что должен делать человек, чтобы быть сильным?
— Быть одиноким циником. И при этом жить в мире и согласии со своим одиночеством и цинизмом. При этом не быть христианином, потому как сила противоречит христианству.
— Ты недавно говорил о каких-то гадких и преступных комплексах. Я не вижу логики. Если, как ты говоришь, нет вселенского зла, а есть только новое и непонятное, значит, нет и деления вещей на хорошие и плохие. В таком случае почему ты называешь эти комплексы гадкими?
— Воспитание. Интельское, христианское и не-продвинутое. Я не могу с ним бороться. Я понимаю, что в природе нет гадких вещей, но понимаю только мозгом. При этом мне не нравятся книжки про женский пердеж. Мне не нравятся герои телешоу «Деньги — говно!». Мне не нравится трахаться в задницу ножкой от табуретки, а также наблюдать за тем, как это делают другие. Мне не нравится внутрисемейный секс и насилие над детьми. Моя беда в том, что в пику мозгу и всем его доводам я считаю, что все это суть гадкое дерьмо. Так что в новой реальности мне места не будет. Я знаю, что сейчас говорю как старый пердун, но меня уже не переделать. Я и хотел бы стать более продвинутым, но не могу. Это проверено. Я же говорю — из меня не получится нового бога. Из меня не получилось даже третьей категории населения. Яне тешу себя иллюзиями насчет своей персоны: я — никто. Поставь в тексте смайлик.
— Ладно, последний вопрос. Что с твоими руками?
— Я только сегодня утром вернулся из Владикавказа, где дрался с тамошними гопниками. А по дороге домой мы пили контрабандный спирт. Тот, которым люди обычно травятся. Но я не отравился. А еще сегодня утром я был в интерактивном кино и подрался там с какими-то работягами. А потом я подрался у себя на лестничной клетке.
— Ты всегда так часто дерешься?
— Я дерусь нечасто. В мире очень много людей, которые делают это в тысячу раз чаще, чем я. Просто за последние три дня я выполнил норму нескольких месяцев. Не знаю, почему так произошло. Обстоятельства.
— Спасибо!
— Всегда рад помочь студенту жур…
Щелчок. Запись обрывается.
— …fucka.
— Да, я слышал истории про то, как ты помогал студентам с дурью.
— Было дело. Давно, правда. Странно, что кто-то еще помнит.
— Нам об этом рассказывал Факинберг.
— Еще более странно. Он закончил fuck намного раньше, чем я начал там барыжить. А ты что, работаешь у него?
— Да нет, не совсем. Он нам пару лекций читал. Даже не то, чтобы лекций. Это… ну, знаешь, когда приглашают именитых выпускников для общения со студентами. Типа, папик пришел и рассказывает малолеткам, как состояться и преуспеть в этой жизни.
На самом деле ничего странного. Абсолютно. Думаю, у моей (его) жены было время рассказать ему и этот, и другие эпизоды из моей биографии. Непонятно, правда, зачем — не думаю, чтобы он так сильно интересовался личностью ее бывшего супруга. Он вообще не особо интересовался личностями. Во всех контекстах
— Ладно, — сказал один из оных студентов, — тут автобус идет. Я почалил. И еще раз спасибо.
— И еще раз пожалуйста, дружище. Говна не жалко.
…Когда Клон перебинтовал мою руку, мы двинулись вперед по ходу (изначальному ходу) движения автобуса. Он теперь четкому определению не поддавался: автобус, следующий за тем, из которого мы выписались (красно-белый, спартаковских цветов «Мерседес» турецкой или еще какой-нибудь развивающейся сборки), ехал тоже задом. Интервьюировавший меня студент как ни в чем не бывало запрыгнул в его нутро — как раз тогда, когда Клон показался из дверей аптеки (зеленых) под зеленым же крестом, — и исчез из поля моего зрения.
Я поднялся со скамьи и двинулся (для экономии времени, хотя времени у нас было — хоть отбавляй) навстречу Клону.
Шпиль этого почти сразу показался из-за пыльных крон и теперь дамокловым мечом нависал над нашими головами. Ни одна скульптура Церетели (включая квинтэссенцию мирового дурного вкуса — памятник Петру I) не производила на меня такое гнетущее впечатление. Я хочу сказать: от него действительно вставляло, от него начинался какой-то мини-бэд-трип.
Еще раз: не каждое здание способно таким же отталкивающим образом демонстрировать превосходство архитектуры над людьми — превосходство как в плане вечности, так и в плане своей массы и физических параметров. Если замыслом безумных проектировщиков было именно это — что ж, оно им удалось.
Мы молча шли по направлению к назойливо маячившему над улицей шпилю, даже не обсуждая то, что оное направление как-то само собой выбралось из всех возможных (а их всегда бывает огромное количество — даже больше, чем количество градусов в развернутом углу) траекторий.
Мы должны были побывать там. Мы оба об этом знали. Настолько явно, что даже не обсуждали и не синхронизировали действия. Знали — даже не на уровне подсознания.
Архитектурный монстр открывался нашим глазам по мере приближения к его подножию — часть за частью, ярус за ярусом, этаж за этажом. Точнее было бы сказать: здание за зданием. Отсюда это действительно казалось нагромождением разных и существующих отдельно друг от друга зданий, сваленных кем-то в гигантскую общую кучу Наподобие куч металлолома на Речном вокзале. Тех, которые можно было разглядывать с другого (тушинского) берега водохранилища в окуляр видеокамеры с многократным приближением — раз в несколько лет их вывозили на баржах неизвестно куда.
Ворота прилегающей к этому территории (зеленый газон цвета автобусных поручней, гектары абсолютного, невозможного в природе цвета) оказались приоткрытыми. Ровно настолько, насколько они были приоткрыты утром, когда я проезжал мимо в автобусе (в своем первом на сегодня автобусе). На кованом чугуне не висело ни одной таблички, ни одной надписи с наименованием учреждения, которое за ними находится. Для проформы мы, разумеется, поискали взглядом блестящие отдраенные прямоугольники с пафосной надписью витиеватым шрифтом — такие, которые вешают на свои ворота ох…евшие от обилия денег конторы с охраняемой территорией, — но их отсутствие было настолько очевидным, что для убеждения в бесполезности действа нам хватило доли секунды. А потом мы просочились между створок ворот (достаточно узкий промежуток, с обеих сторон — черный чугун, настолько массивный, что не поддался бы и под натиском роты солдат) и вошли на территорию. На зеленую, люминесцентную территорию.