«Клоун», или Я падаю к себе
Шрифт:
Ночью Семен остался один. Мама уложила Сему в постель, поправила одеяло, погасила свет и ушла на работу. Сема понял, что он такая же рыбка. Он закрывал глаза, но во тьме падал в черный колодец и цепенел от ужаса. Он старался держать глаза открытыми и смотрел на плывущую в молочном свете ночи мандолину, пришпиленную гвоздиком к темной фанере шифоньера. Но все равно проваливался в колодец и летел. Сема почувствовал, что такое смерть и впервые на следующий день не играл с соседской девочкой.
Первый страх не стал нужным невообразимым ужасом, в теплых глубинах памяти воспоминания потекли покойной рекой.
…Гигантской заводной игрушкой по проспекту прожужжал троллейбус.
Сема обеими руками толкает скрипучую чугунную калитку, идет по усыпанной цветастыми хрусткими камушками дорожке, узко зажатой стеной из булыжников и высоченным зданием без окон, круто нависшим с самого неба серыми гранитными блоками. Внутри здания неожиданно неприютно, зябко. По гулким, не выдающим из-за неизмеримости пространства своих истинных размеров залам они с мамой ходят смотрят и слушают работу стоящих бесчисленными рядами, огромных электрических щитовых. Железные шкафы мерцают зелеными и красными глазками, потрескивают, притягивают к себе пульсирующей мощью. Сема пугается гудящего в них электричества, отшатывается…, а за спиной еще, такие же, может и еще более опасные. И хотя все шкафы огорожены железными перилами с металлической сеткой, кажется, что опасность дотянется.
Какое-то время Сема жил на маминой работе; в детском саду; у бабушки; в комнатушке тетки, с маминой сестрой, младшим братом и его отчимом. Семе исполнилось шесть лет, он считает дни, еще тридцать дней…, они с мамой поедут к новому папе и будут жить своей семьей.
Во дворе мальчишки; у нового папы приятели; в длиннющем коридоре их нового дома множество соседей и соседские дети, с которыми можно играть.
Проходит неделя, …другая – папу и маму приглашает на день рождения дядя Митя, по прозвищу «Юрзик», приятель нового папы. Сема тоже хочет пойти в гости, но его укладывают спать. Сема радовался, что у мамы и папы есть друзья, с которыми можно быть компанией, лежал и думал, как им сейчас должно быть весело. «Раз папа и мама пошли в гости, значит, они не могут быть далеко!» – Сема встал с постели и пошел их искать.
Он вышел из дома и очутился в вечереющем городе на малознакомых кривых улочках. Пройдя полулицы, остановился в раздумье, и как бы толкнув себя в спину, сделал шаг, осторожно двинулся дальше. Как угадывал куда идти, сам он не понимал, и на всякий случай, стал спрашивать людей, где живет приятель его нового папы, у которого сегодня день рождения. Прохожих было мало в поздний час, а в домах, на первых этажах, уже кое-где светились окна. Сема вскарабкался на низкий карниз под окном, одной рукой схватился за подоконник, другой постучал по стеклу. Окно открыла круглолицая приветливая женщина. Семе трудно было говорить, вися на карнизе, он не мог придумать нужных слов, торопился – боялся, что тетя не выслушает его и закроет окно – и вместо нужных слов произносил бессвязно, что-то невнятное, не понятное ему самому. Женщина успокоила. Он слез с карниза и сбивчиво, нарочито громко стал объяснять, что ищет своих папу и маму, что они в гостях у папиного друга дяди Мити. Сема был очень толковым мальчиком, он понимал, что имени не достаточно, что дядь-мить много, но как назвать его фамилию не знал. Прозвище «Език» говорить стеснялся, он полагал, что прозвищами называют только взрослые взрослых, и придумал ему фамилию Езиков. Откуда Семе было знать, что шуточное «Език» производное от фамилии Дерябин, и что и то и другое – по представлениям отчима – какой-то огромный напильник.
Подкралась ночь. Рыхлая земля под окнами домов запахла старой плесенью, прохладой.
Вжившись в сумрак ночи, с едва слышимым пришлепом ступал Сема тонкими подошвами сандалий в чернильное молоко мостовой. Шары света уличных фонарей парили над улицей, их очертания делали извивы улиц, угадываемо знакомыми. Город был, тих и пуст. Густо крашеная коричневой краской дверь дома, в котором он теперь жил, натужно проскрежетала ржавой пружиной. По коленам деревянной лестницы, он поднялся на второй этаж, прошел по широченной средней половице коридора, зашел в незапертую комнату и лег в постель.
На следующий день, когда вернулись папа и мама, Сема не расстраивался. Он понял, что жить на новом месте не веселее, чем у бабушки, у тети, и в детском саду.
Невероятные события происходили в жизни Семена, сколько он себя помнил и, если их долго не было, начинал беспокоиться. Самое первое произошло, когда ему было полтора года. Мама вела его за руку, они шли по тротуару, вдруг она выпустила его руку, и в мгновение ушла вперед. Она уходила все дальше, их отдаляли растущие вдоль тротуара деревья, одно, потом два…. Сема смотрел на дерево, мимо которого проходил, с каждым шагом оно чуть отодвигалось назад, смотрел на дерево, растущее впереди, но то дерево от сделанного шага не становилось ближе. Шаг, еще шаг – оно там же. И все же, как-то, он проходил мимо него, смотрел, оглядывался, спотыкался. Мама окликнула Семена, и взяла за руку.
По-настоящему странное событие произошло с Семеном в школе на выпускном экзамене по математике в 10-м классе. Разное случалось и раньше. Вурдалаки в поле за деревенским кладбищем. Охающий, поскрипывающий половицами домовой в комнате старого монастырского дома, в котором по ночам трясся от страха маленький Семен. Стоны одной из ведьм – их в доме барачного типа было две: маленькая полная беспокойная и длинная сухая страшная. «Длинная» весь день, не переставая, курила одну папиросу за другой, сидя на деревянных ступенях коридорной лестницы и одним своим видом приводила в трепет многочисленных соседей барачной из 23-х комнат коммуналки. Она сгорела от оброненной на одеяло папиросы в одну из ночей. Когда она уходила в свою комнату на ночь, в коридор выходила стонать и охать «беспокойная». Это все вызывало в детской душе страх, но не было чудом. Случившееся в школе, было не страшно. Происшедшее обрадовало простотой и тайной.
Так вот. Учился Семен не лучше всех, но технические предметы любил и знал, поэтому накануне выпускного экзамена по алгебре и геометрии просто посмотрел билеты, которых было 23. Каждый билет состоял из 2-х вопросов, где первым шла алгебра, а вторым – геометрия. Оказалось, что он не знает по одному вопросу и в алгебре и геометрии, и эти вопросы находятся в одном 17-ом билете. Странно. Может быть это вызов? – подумал Семен и учить билет не стал.
На следующий день, ясный летний день… все выпускники нарядные, тревожно торжественные, почти сплошь девочки – большинство ребят оставили школу после 8-го класса. Семен подошел и сделал заявление: «17-й билет мой! Можете его вычеркнуть. Я его достану!» «Откуда такая уверенность!?» – усмехнулась одна из девочек. Он объяснил свои доводы – ведь верно же, все это нарочно? Поспорили на шоколадку. Семен мало чем рисковал, он не сомневался, что, в крайнем случае, все спишет, шпаргалка найдется у любого соседа. Пожалуй, он и поспорил, чтобы подстраховаться – хотел проспорить.