«Клоун», или Я падаю к себе
Шрифт:
Семен зашел с первой группой выпускников человек из пятнадцати, примерно половиной класса и одним из первых вызвался тащить билет. Он долго искал. Примеривался к одному билету, к другому – ему приятно было быть объектом внимания, пусть все вспомнят – он должен достать именно 17-ый! Однако, когда он взглянул на поднятый билет, лицо его обмякло в глупой ухмылке, и в голосе, произносящем номер билета, звучало сомнение. Да, это был билет №17. Семен оказался наедине с самим собой, и он точно не выигрывал….
Учительница математики любила Семена за его желание решать задачи и еще за то, что Семен не стеснялся показывать ей нарисованные на нее карикатуры. Это была маленькая полная с кривыми носом и ногами и очень живыми глазами пожилых
Семен вышел к доске, взял мелок, а что делать дальше не знал. Он переписал на доску исследуемое уравнение и стал размышлять, следуя за мелком, исписал полдоски. Учительница улыбалась, в комиссии она одна знала и любила математику. Со вторым вопросом по геометрии помогли одноклассники с первой парты. Комиссия единодушно поставила Семену пять.
Свой первый по-настоящему страшный страх Семен испытывал в десятилетнем возрасте, когда их семья захватила освобожденную по смерти владельца комнату и его одного поселили жить в ней.
Все жильцы огромной коммуналки мечтали о расширении жилплощади. Дом предназначался на снос и на расселение, новых жильцов в дом не селили. Многие претендовали на освободившуюся комнату, но у семьи Семена было зыбкое преимущество – пустующая комната находилась напротив их законной. Мама с отчимом остались в комнате № 130, а Семена поселили одного в такой же маленькой восьмиметровой комнате под номером 134. /Номер этот «134» будет преследовать его на протяжении всей жизни. Будет повторяться в номерах машин, в телефонных номерах, номерах квартир, в которых он будет жить, всегда будет на виду. Жизнь, как скудные номера, скупа была к Семену. Может оттого что родился недоношенным, или какой еще причине…, но волосы на его голове были редки, одежда тесновата, и люди, оказывающие влияние на его судьбу, сплошь были тезками. Да и сама судьба в каком-то смысле была не его Семена судьбой, а воплощением прочитанных им книг, написанных о других когда-то уже живших людях/.
Страх вызывал поселившийся в комнате Домовой. От грузных шагов Домового скрипели половицы. Домовой глухо покашливал в тишине залитой лунным светом комнаты. Домовой старался не смущать Семена. Он полночи мог простоять, не шевелясь, на одном месте, что бы Семен забыл о его присутствии, но, забывшись, сам, вздыхал. Вспомнив что-то печальное, он охал и переминался с ноги на ногу, а пересушенные старостью половицы звонко стонали в замершем доме. Семен в такие моменты не считал себя полноправным жильцом комнаты. Он прятался, укрывшись с головой под одеялом, и старался дрожать, как можно не заметнее, но все равно понимал, что Домовой знает о его присутствии.
Семен искал страх и теперь стал представлять именно тот страх, пережитый им в маленькой комнате №134 огромной коммунальной квартиры старого монастырского дома.
Семен рос, и был будто уже не ребенок, но по-прежнему невысок, полноватый, с большим носом и грустным лицом. И если б не нос…, фигурой был похож на матрешку. А если матрешку разобрать, в ней окажется еще одна значительно большая первой, а там еще, еще больше и сколько их всего не знает и сам Семен, но порой ему кажется, что и последняя самая большая матрешка, если конечно такая есть, пустая изломанная кукла. …Куклы не знают боли, и мучаются, не понимая этого, хохочут, когда их ломают. Пытаясь исправить, их изламывают все больше. Самое тяжелое в мире том – время. Но век не долог, завод пружины кончается.
В мире кукол нет сочувствия.
ГЛАВА 4
Не всегда то, что делал Семен, было понятно ему самому. Самостоятельная воля жила в Семене.
Не в силах был он бороться с окружавшей его ложью и горем, и чем сильнее ложь эта мучила его, тем упорнее он становился. И стал искать он свою ложь недоступную людям и способную его погубить. Все громче кричали люди свои проклятия. Все быстрее шел от них Семен.
Монастырский дом расселили. С отчимом расстались.
По окончании десятилетней школы Семен стал жить слишком быстро, как любые юноша и девушка его возраста, увидевшие себя взрослыми, но еще не умеющие ими быть. Он не знал, чего хотеть – ему все было любопытно. Увлекался он легко и легко бросал свои увлечения. Он поступил в институт на математический факультет. Математика – «царица наук» – думал он, научит мыслить четко, правильно. Но вскоре он увидел, что лучшие умы ВУЗа его учителя, познавшие в современной математике все, не ушли от сомнений, а напротив, страдают и мучаются больше других.
Первое время Семен ходил на занятия, упиваясь званием студента. Его радовал мир ищущих знаний людей. Стройотряд, песни у костра, КВНы, фестивали, концерты, закрытые просмотры новых художественных фильмов, выставки в ДК института. Все было ново. Интересны были люди, мир их тревог. Семен искал свое место среди этих людей, свою сокровенную суть.
Через год восторг прошел. Вдруг обнаружилось, что ничего не происходит…, математические формулы, как жухлые листья, красиво улетали мимо.
В институте была изостудия. Семен иногда заглядывал в приоткрытую дверь и пытался угадать, что чувствуют сосредоточенные люди, что выискивают в ярком свете софитов. И однажды зашел. Шуршание карандашей по ватману, свежий запах красок, серьезность рисовальщиков и величественность гипсовых голов, торжественность и покой, царившие в студии, пленили Семена. Его стала раздражать суета душных аудиторий и заковыристые игрушечные формулы.
Настала зима. Была середина ночи одной из последних зим правления генералиссимуса. Ночь холода и опустошенности. В онемевшем доме не оставалось ни крошки. Пусто было, подозревал Семен, не только у него. В «коммуналке», где сейчас он жил, жили еще старик и две старухи. У старика водка водилась чаще, чем хлеб. Старухи прятались каждая в своей тишине….
Мать снова вышла замуж, отчим поначалу поселился в их комнате, но месяц, как из интерната взяли дочь отчима, маленькая Алла пошла в школу, за ней необходим был уход, вчетвером в одной комнате им было не ужиться, мать уехала жить к отчиму. Семену не нравился новый отчим, неожиданная свобода не нравилась тоже. Семен сидел на не застеленном диване. Терпеть учебу, как обязанность он не желал, в нем крепло намерение не сдавать зимнюю сессию, бросить институт, и сейчас он это решение принял.
…Тьма дрогнула, в завывании дребезжала оконными рамами – небо качалось от ветра. Завтрашнее утро без института увиделось опасно пустым, молчащая комната вмиг стала тесной, он оделся и вышел из квартиры.
Мраморной лестницей в колодце выпачканных неряшливым временем стен спускался Семен, впервые быть может за время жизни в этом доме, без спешки, был уверен – никто в доме не чувствует уюта, не спит в эту невероятно холодную ночь. Массивный куб векового здания кренился, опрокидываясь в эфир, стыл, как и его обитатели, коченея изнутри. Дверь парадного громыхнула с тяжким прихлопом, метущийся ветер толкнул настырно, ожалил льдистым крошевом.