Клоун Шалимар
Шрифт:
Убить американского посла клоун Шалимар задумал где-то незадолго до окончания войны в Бангладеш; в то время пачхигамская труппа получила заказ дать представление на севере, у линии прекращения огня, которая лишь недавно стала именоваться линией контроля. Индия и Пакистан только что подписали соглашение в Симле, согласно которому вопрос о статусе Кашмира предполагалось рассмотреть в ближайшее время отдельно в двустороннем порядке. Железная длань индийской армии еще крепче сжалась на горле Долины, — завтра, может, и принадлежало политикам и идеалистам, но сегодня военные были здесь еще полными хозяевами, и они обрушили на простых людей всю свою силу. Наконец, именно в то время Харуд — теперь законная супруга Бомбура Ямбарзала — купила первый в здешних местах телевизор и водрузила его в палатке посреди Ширмала. Еще в 1960 году, то есть с самого появления телевизионных передач, панчаят Пачхигама принял решение игнорировать телевизор, поскольку этот одноглазый монстр, по убеждению совета деревни, грозил разрушить традиционный
— Пару месяцев дай людям бесплатно смотреть телевизор, — предложила мужу Харуд, — а потом станешь продавать билеты, увидишь — все будут платить с охотой.
Черно-белое чудо она купила на деньги, вырученные от продажи украшений, оставшихся от первой свадьбы. Сыновья, такие же практичные, как и мать, возражать не стали.
— Через ожерелье кино не поглядишь, — резонно заметил старший из братьев, Хашим. Оба они к Ямбарзалу относились без теплоты, но новому браку матери не препятствовали.
— Это даже и хорошо, — заявил младший, Хатим. — Мы будем за тебя спокойны: ты теперь не одна, а значит, мы вольны идти своей дорогой, но про нее тебе лучше знать как можно меньше.
Он был высокий, сильный мужчина, но мать дотянулась до его головы и взъерошила волосы, как маленькому.
— Видишь? — с гордостью сказала она Ямбарзалу. — Мои мальчики крепко стоят на земле. Смотри, они взвешивают каждый свой шаг.
Как только начались «вечера просмотра», жизнь круто изменилась даже в Пачхигаме; оказалось, что его жители готовы позабыть о многолетних трениях с соседями ради того, чтобы им дали посмотреть комедийные шоу, концерты и экзотически-пышно поставленные «номера» из бомбейских кинохитов. В Пачхигаме, как и в Ширмале, теперь в вечерние часы можно было громко обсуждать на улице все что угодно: открыто агитировать за безбожие, призывать к революции, признаваться, что убил, сжег, изнасиловал, — никто не возмутился бы, потому что улицы опустели: население обеих деревень заполняло до отказа Ямбарзалову палатку и смотрело дурацкие программы, завороженно глядя на светящийся экран. Среди тех немногих, кто отказался посещать волшебную палатку, были Абдулла Номан и Пьярелал Каул: Абдулла — из принципа, Пьярелал — по причине усиливавшейся депрессии, которая помимо его самого отравляла всё вокруг и висела в его опустевшем доме, как дурной запах. Иногда этот дух становился настолько тяжелым, что от него вяли цветы, когда он гулял по берегу Мускадуна, и скисало молоко в его бидоне. Фирдоус не терпелось взглянуть на новое чудо, но с самого возвращения Бунньи она стремилась умерить вспыльчивость и не спорить с Абдуллой, как бы он ее на это ни провоцировал, и после дневных забот, хмурая, но безропотная, оставалась дома. Абдулле надоело смотреть на вечно мрачную супругу, и он не выдержал.
— Разрази тебя гром, женщина! — провозгласил он, сердито булькая водой в кальяне. — Коли тебе охота топать за полторы мили ради того, чтобы продать душу дьяволу, я тебя не держу.
Фирдоус мгновенно вскочила и торопливо стала переодеваться.
— Думаю, ты хотел сказать: «Хотя мне, старому пню, уже никакие развлечения не нужны, но ты, дорогая женушка, пойди и доставь себе удовольствие после целого дня непрерывных забот», — ядовито проворковала она.
Абдулла посмотрел на нее тяжелым взглядом и каким-то новым, холодным тоном произнес:
— Вот именно.
Всю дорогу до Ширмала Фирдоус не могла прийти в себя от чужого голоса Абдуллы. Она отдала этому человеку сердце за его мягкость, за его доброту, за его заботу о людях. Не обижалась — вернее, приучила себя не обижаться — на то, что он не был с ней нежен, не помнил дня ее рождения, никогда не рвал для нее полевых цветов. Примирилась с тем, что всю жизнь делила супружеское ложе с мужчиной, никогда не заботившимся о том, чтобы доставить ей удовольствие, потому что удовлетворение сексуальной потребности у Абдуллы занимало не более двух минут. Фирдоус глубоко трогала его заботливость по отношению к детям и постоянные усилия улучшить жизнь односельчан. Однако после того как ему стало крючить руки, что-то в нем изменилось. Сочувствия к другим становилось все меньше, мысли его поглощала жалость к самому себе. Следовало отдать ему должное: он, и никто другой, удержал Шалимара от страшного злодеяния, но, похоже, этот поступок был последним деянием угасающей личности прежнего Абдуллы — деревенского старосты, от природы одаренного терпимостью, рассудительностью и душевной теплотой. Все чаще сквозь этот привычный облик проступали черты нового Абдуллы — калеки. «В холодном краю женщина не должна связывать свою жизнь с холодным, бесчувственным мужчиной», — неожиданно подумала Фирдоус, уже подходя к палатке. Мысль о самой допустимости ухода от мужа настолько поразила Фирдоус, что телевизионное чудо, ради которого она проделала столь долгий путь, оставило ее почти равнодушной, пока не начали передавать последние известия. Из-за омертвлявшей, а зачастую искажавшей истинный ход событий строгой правительственной цензуры вечерние новости у местной публики успехом не пользовались. Б о льшая часть людей вышла на свежий воздух — покурить, поболтать, посплетничать всласть. И хотя, находясь в палатке, все сидели вперемешку, составляя общую зрительскую аудиторию, выйдя, они разделились на две группы — индусов и мусульман. Фирдоус Номан, оказавшаяся здесь впервые, осталась сидеть на своем месте. В новостях сообщили, что самолет Индийских авиалиний под названием «Ганга» — в честь великой реки — оказался захвачен террористами пропакистанского толка, двоюродными братьями Куреши, которые вынудили летчиков доставить их на территорию Пакистана. Пассажиров они выпустили, самолет взорвали, а сами сдались пакистанским властям. Те для вида их арестовали, но требование Индии об экстрадиции братьев отклонили. «Совершенно очевидно, — говорилось в сообщении, — что за этим инцидентом стоит главарь террористов Макбул Бхатт, который в настоящее время
Путь между Ширмалом и Пачхигамом являл собою обычную пыльную и ухабистую дорогу, окаймленную тополями. От тянущихся по обеим ее сторонам полей она была отгорожена невысокой кирпичной кладкой — бундом.
Клоун Шалимар поджидал Фирдоус на этой дороге, где-то на полпути. В палатке его не было. Его вообще не было в Пачхигаме уже несколько недель, потому что департамент по делам культуры направил пачхигамскую труппу развлекать жителей и армейские части в места, менее всего для развлечения подходящие, — в деревни, расположенные в непосредственной близости от фактической границы, пролегающей через располосованное сердце Кашмира. Абдулла поручил своему самому одаренному сыну на этот раз самостоятельно возглавить труппу.
— Рано или поздно тебе все равно предстоит это сделать, — произнес сарпанч своим новым, лишенным каких бы то ни было эмоций голосом, растирая онемевшие пальцы. — Так что можешь стартовать прямо теперь, в этом богом забытом углу. Демонстрировать свое искусство деревенским тупицам и индийским солдатам, для которых я и приличных слов-то подобрать не могу.
Политические взгляды Абдуллы, как и он сам, существенно изменились, руководители Индии его глубоко разочаровали: они то держали его тезку, шейха Абдуллу, в тюрьме и вели с ним тайные переговоры, то возвращали ему свободу и власть на условиях, что он будет поддерживать присоединение Кашмира к Индии, после чего он снова впадал в немилость, поскольку, несмотря ни на что, продолжал настаивать на автономии.
— Кашмир для кашмирцев, — стал говорить Абдулла, повторяя слова своего тезки. — Всех остальных почтительнейше просим удалиться, потому что если нас и дальше будет «защищать» подобная армия, то нам грозит полное уничтожение.
Ночь стояла безлунная, к тому же Шалимар был одет во все черное и лежал на поле за бундом, поэтому, когда он возник перед Фирдоус, будто оживший тополь, она страшно перепуталась.
— Я спал, — произнес он, и мать мгновенно догадалась, что кроме буквального смысла в его словах скрыт и другой: он хотел сказать, что для него наступил поворотный момент, и потому она не стала одергивать сына, несмотря на то что он говорил как в бреду и употреблял слова, которые его отец избегал произносить даже в своем теперешнем состоянии; говорил он как человек, решившийся на смерть. Ледяным холодом обдало материнское сердце.
— Я тратил время понапрасну, — говорил клоун. — Единственное, чему я научился, — это ходить по проволоке, падать как идиот и смешить дураков. Все это теперь никому не нужно, и не только из-за глупого телевидения. Я так долго смотрел на зло, что перестал его замечать, но я больше не сплю, я понял, что реальная жизнь хуже самого страшного сна. Эти люди в танках — они прячут лица, чтобы мы никогда не узнали их имен; эти истязательницы-женщины, более бесчеловечные, чем мужчины; люди из колючей проволоки и люди, от которых бьет током, которые поджарят тебе яйца, попадись ты им в руки; люди, несущие пули, и люди, сотканные изо лжи, — и все они здесь, у нас, ради свершения чего-то очень важного, а это важное — затрахать нас всех до смерти. Теперь я проснулся и тоже готов совершить кое-что очень важное, но я один и не знаю, как это сделать, поэтому мне нужна ты. Скажи, как мне связаться с Анисом.
Их черные накидки-пхираны хлопали на ветру, как крылья ночных птиц.
— Возблагодари Всевышнего, что ты мужчина, а не женщина-мать, — ответила она, — потому что сейчас ты бы порадовался, что твои рассорившиеся сыновья готовы помириться, но тут же и ужаснулся бы при мысли, что обоих твоих детей, возможно, ждет смерть, и эта смесь радости и ужаса невыносимо тяжела.
— Возблагодари Всевышнего, что ты не мужчина, — отозвался он, — потому что когда мужчина просыпается, он видит, что вокруг него — одни враги. Одни прикидываются, что нас защищают, но на самом деле это — винтовки, форма цвета хаки, алчность и смерть; другие прикидываются, что хотят избавить нас от ига во имя нашего общего с ними Бога, но и они из того же самого теста; а есть еще и третьи — эти живут среди нас, у них изуверские имена, они совращают нас, а потом предают, и смерть для таких — слишком мягкое наказание. Самые же страшные — это те, кого мы не видим, те, которые дергают нас, словно кукол, за невидимые нитки. Вот с этим невидимым врагом, который сидит незнамо где у себя в дальней стране, я и хочу встретиться лицом к лицу, и если для этого мне придется прорубать себе дорогу через всех остальных, то я готов.