Клоун Шалимар
Шрифт:
Сначала Шалимару казалось, что он понимает злость Талиба: он видел в этом досаду раненого бойца, лишенного возможности сражаться, раздражение человека действия, вынужденного стать наблюдателем. Позже он изменил свое мнение. Ярость афганца не была последствием его ранения, она была сущностью его натуры. Наступала эра гнева, и лишь одержимые гневом были способны сделать ее реальностью. Афганец Талиб стал для Шалимара живым воплощением его собственной ярости, истинным наставником в науке гнева. Ко всему остальному Талиб относился пренебрежительно, но в ремесле ярости ему не было равных. Она выжгла в нем все другое. Остались лишь гнев — и привязанность к Захиру, мальчишке, вывезенному им из Кандагара, его любимчику, его ученику и его наложнику. Воин из Кандагара уподобился греку древности, который брал себе мальчика, делал из него мужчину, а затем
К клоуну Шалимару мальчик привязался. Он нередко чувствовал себя одиноким, часто пугался, и ему хотелось с кем-то поделиться. Он рассказывал Шалимару о Кандагаре, о родителях и друзьях, о школе, превращенной в руины, о том, как любит воздушных змеев и лошадей, о крови и страшных смертях, свидетелем которых он был. Именно от Захира Шалимар совершенно случайно получил свежие сведения о человеке, которого жаждал убить.
— Американцы дают нам оружие, чтобы мы смогли убивать побольше русских, — сказал однажды Захир. — Выходит, что даже неверного можно заставить служить Всевышнему. Они засылают к нам для переговоров больших людей и считают нас своими союзниками. Смешно, правда?
Этим «большим человеком», как оказалось, был посол Макс Офалс. В те дни он был ответственным за оказание помощи террористам, хотя официально считался послом доброй воли в борьбе с терроризмом. В его задачу входило осуществление связи с группой муджахедов, которую возглавлял афганец Талиб. Всякий раз, когда Шалимар слышал имя посла, в его душе просыпался хищник, и загнать его обратно в клетку бывало почти невозможно и стоило Шалимару огромного труда. Талиб своим единственным глазом наверняка углядел бы хищный огонь приготовившегося к прыжку тигра во взгляде Шалимара и почуял бы неладное, но юный Захир, увлекшись воспоминаниями, не замечал, что происходит у него под самым носом.
«Наши судьбы вновь соприкоснулись, — мысленно сказал послу Шалимар. — Может быть, револьвер, который я сейчас держу в руках, достался мне от тебя. Может, придет день, когда именно из него я тебя и застрелю». Однако в глубине души он знал, что стрелять в посла не станет: дорогим его сердцу оружием всегда был нож.
Он чувствовал себя вполне готовым к участию в борьбе. Зиму сменила весна, высокогорные тропы стали проходимыми. В приграничные лагеря народ прибывал днем и ночью. База ПЛ-22 наполнилась молодыми людьми, напоминавшими нетерпеливо рвущихся с поводка и роняющих на землю клочья пены охотничьих псов.
Новые группы, казалось, росли как грибы после дождя: харакаты — самоубийцы, лашкары — «рыцари», хизба — «борцы за веру», и еще, и еще… Прошел слух, что из Англии в Пакистан вернулся, чтобы возглавить «Фронт», сам Эманулла Хан. Шалимар по-прежнему ежедневно участвовал во всех тренировках, включавших физподготовку, тактические занятия, стрельбы, и неотступно думал о том, каково это будет — убить человека. И настал день, когда Стальной Мулла спросил, как он посмотрит на то, чтобы прокатиться за границу.
По мере того как девочка росла в чужом мире, куда она ее отдала, выносить тяжесть утраты дочери для Бунньи становилось все труднее. Стоило ей подумать о Кашмир е— и она начинала задыхаться, как будто на нее обрушился дом. Сила гравитации вдавливала ее в землю, грозя расплющить. В такие минуты Бунньи становилось нечем дышать. «Если ты все еще хочешь убить меня, то поспеши, — говорила она мужу, — не то моя девочка, чье имя я не знаю и чье лицо никогда не увижу, сама из тебя фарш сделает». Однако муж ее долгое время не давал о себе знать. Когда же наконец объявился, то в его посланиях замелькали чужие слова и названия мест, о которых у нее было самое смутное представление: Таджикистан, Алжир, Египет, Палестина… Она услышала эти слова и поняла, что прежний Шалимар мертв. Новое существо, носившее его имя, было для нее чужим. От клоуна Шалимара у этого, нового, осталось лишь одно — стремление лишить ее жизни. Она перестала мечтать о счастливом конце и
Не успел оглянуться — и вот ему уже сорок; он закаленный в битвах боец и давно не задумывается над тем, что значит убить человека. В северной части Африки, на углу возле автомобильной парковки, агент «Фронта» кинул уличному торговцу сигаретами несколько динаров, чтобы тот оставил на час свой лоток без присмотра. Чисто выбритого, по-европейски одетого Шалимара доставили туда, и сопровождавший его бородатый человек, от которого несло мускусом, облаченный в рубаху и шаровары, надел на его шею ремень от лотка, оставил на лотке обернутый в белую тряпицу пистолет и исчез. Шалимар почувствовал странный прилив сил, он ощутил себя почти суперменом, для которого нет ничего невозможного, потому что перед этим ему вкололи в руку какую-то бесцветную жидкость. Он не знал языка людей, для которых выполнял заказ, но Талиб послал с ним в качестве переводчика своего малыша Захира. Тот прекрасно говорил по-арабски, и ему тоже пришло время стать настоящим мужчиной. Шалимару показали фотографию человека с бородой, которого надлежало убить, посадили в фургон без окон, сделали укол и оставили одного на углу с пистолетом на подносе с сигаретами. Пока они ехали, Захир перевел ему то, что сказал бородатый в шароварах: ему поручали убрать безбожника — писателя, врага Всевышнего, того, кто говорил на французском и продался Западу. Кроме этого, ничего другого Шалимару знать не следовало. Вопросы с его стороны исключались. Работа — проще некуда.
Клоун Шалимар стоял на углу, вокруг него сновали арабы, Захир бойко торговал сигаретами, а Шалимар лишь глупо улыбался и, указывая пальцем на открытый рот и уши, изображал глухонемого. Потом появился человек с фотографии. Он был в солнцезащитных тонированных очках, в белой рубашке с открытым воротом, кремовых брюках, а в левой руке держал свернутую трубочкой газету. Человек быстро шел к парковке. Шалимар поставил поднос на землю, взял с него тряпицу с пистолетом и последовал за этим человеком. Он не стал вынимать огнестрельное оружие. Не сделал этого, потому что хотел узнать, что почувствует, когда лезвие его ножа соприкоснется с кожей, когда острое, блестящее лезвие войдет в эту кожу и нарушит неприкосновенную границу, оберегающую жизнь другого человеческого существа, нарушит извечный запрет на пролитие крови. Что ощутит он, когда полоснет по горлу подонка, так, что голова откинется сначала назад — и вбок, а на ее месте мгновенно вырастет и всплеснет ветвями кровавое древо. Что почувствует он, когда его самого обольет и он сделает шаг назад, прочь от никчемного дергающегося куска облепленного мухами мяса…
Захир подбежал к нему, из-за угла вылетел фургон, человек, пропахший мускусом, втащил его внутрь и захлопнул дверцы. Фургон рванул с места, и человек, от которого несло мускусом, еще долго-долго орал на Шалимара на непонятном ему языке.
— Он говорит, что ты чокнутый, — перевел Захир. — Говорит, пистолет был с глушителем и всё можно было сделать быстро и чисто. Говорит, ты нарушил приказ и тебя за это следует убить.
Но Шалимара не убили. Захир перевел Шалимару и те слова, которые произнес провонявший мускусом бородач после того, как немного остыл:
— Для такого свихнутого, как ты, работа всегда найдется.
Так он узнал ответ на мучивший его вопрос, а заодно открыл и в себе самом то, о чем не догадывался прежде. Шли годы, и для него действительно всегда находилась работа. Его ценили, им дорожили, как дорожат убийцами-профессионалами. И он достиг своей заветной цели. Он стал обладателем пяти паспортов на разные фамилии; хорошо освоил арабский, сносно — французский; хоть и с трудом, но мог объясняться на английском; он отыскал для себя в реальном, невидимом мире маршруты, по которым сможет беспрепятственно проследовать в нужное место, когда настанет черед посла. В нем жила память о том, как отец обучал его ходить по проволоке, и он понял, что передвижение маршрутами невидимого мира, по сути дела, то же самое. Невидимые пути — это тот же сгущенный воздух; научись пользоваться ими — и у тебя возникнет такое чувство, будто ты способен летать. Тогда мир иллюзий, в котором существует большинство людей, перестает существовать для тебя, и ты взлетаешь ввысь и паришь сам по себе, не нуждаясь ни в каком самолете…