Клоун Шалимар

Рушди Ахмед Салман

Прошло два дня. На третий вечер зрители-мусульмане смотрели очередную серию фантастического фильма про Хатима Тая, легендарного принца Йемена, который в поисках ответа на странную загадку, предложенную ему дьяволом Даджалом, попадает в некую страну Копатопа, где в это время празднуют Новый год. Копатопцы поздравляли друг друга фразой «Тинги-минги, тук-тук». Это таинственное звукосочетание привело зачарованных зрителей в такой восторг, что все повскакали с мест и, кланяясь друг другу, стали повторять: «Тинги-минги, тук-тук, тинги-минги, тук-тук!» Они так увлеклись новогодними поздравлениями по-копатопски, что до них не сразу дошло: кто-то поджег палатку.

Лишь по счастливой случайности никто не пострадал серьезно. После паники, воплей, ужаса, ярости, недоумения, давки, проявлений трусости и беспримерного героизма —

словом, всего того, что имеет место быть, когда люди оказываются в горящей палатке, — все преданные слуги Аллаха благополучно из нее выбрались, хотя и с разной степенью ущерба для здоровья: с ожогами и без оных, задыхающиеся и чихающие от дыма и дышащие вполне нормально, поцарапанные и без единой царапины. Некоторые, отбежав на безопасное расстояние от раскалившейся до полной прозрачности палатки, падали в изнеможении на землю; другие, более деловитые, тащили ведра с водой, чтобы пламя, ненасытно пожиравшее тент, не перекинулось на деревенские дома.

В результате никому уже не посчастливилось увидеть сцену встречи Хатима Тая и бессмертной принцессы Назребаддаур, чье прикосновение отводит от человека не только сглаз, но и саму Смерть. Как раз в тот самый момент, когда принцесса попыталась поцеловать Хатима Тая — намерение, которое принц героически отклонил, напомнив, что любит другую «больше собственной жизни», — телевизор Ямбарзалов громко взорвался и умер, унося с собою основной источник семейного бюджета, а заодно и устраняя главную причину раздора.

На следующее утро в Ширмал на низкорослых горных лошадках въехали трое братьев Гегру — Аурангзеб, Аллауддин и Абдулкалам, обвешанные оружием и перепоясанные патронташами. Стоял чудесный весенний день. Утренняя влага сверкала на старых, проржавевших крышах деревянных домов; у каждого из них пышно цвели цветы. Красота пробудившейся природы резко контрастировала с безобразным черным пятном выжженной травы в месте, еще вчера служившем источником радости для сельчан и дохода для семьи Ямбарзала. Гегру приостановились возле дымившегося пожарища и стали палить в воздух. Все, кто был дома, высыпали на улицу и имели возможность увидеть своими глазами трех призраков из прошлого — повзрослевших, но таких же небритых и так же визгливо смеявшихся. Их дом все еще стоял запертый и пустой, словно там поселились духи, но, похоже, братья чихать на него хотели. Они просто остановились, чтобы передать жителям «привет» от ЛЕПа.

— Это ваших рук дело? — выкрикнула Хасина.

Они захихикали, а Аурангзеб пронзительно заорал:

— Если бы подожгли леповцы, то каждый из вас уже сейчас был бы на небесах!

Может, он говорил правду, может, врал. В то время люди уже перестали понимать, кого следует винить в обрушивающихся на них несчастьях. Аллауддин Гегру подъехал в плотную к Хасине Ямбарзал, спешился и завизжал, брызгая на нее слюной:

— Глупая курица, бесстыдница с неприкрытым лицом! Разве ты не поняла еще, что лашкары с вами до сих пор не расправились только благодаря нам? Это мы защитили родную деревню от их праведного гнева. Тупицы и слепцы, почему вы не хотите понять, кто ваши истинные друзья?!

Напрашивалось само собою и другое объяснение того, почему леповцы послали карателей в далекий от границы Ширмал, — из-за желания братьев отомстить односельчанам. Однако к дискуссиям на эту тему ситуация явно не располагала.

Абдулкалам немедленно поддержал брата. Обнажив в злобной улыбке гнилые зубы, с искаженным до неузнаваемости лицом, что свидетельствовало о его принадлежности к наиболее опасной разновидности труса, готового на убийство только ради того, чтобы доказать свою силу, он завизжал:

— Идиоты проклятые! Это вы прогнали великого учителя Булбула Факха! Вы, гады, не желаете соблюдать простейших установлений, предписанных мусульманам! Вас вежливо попросили, а вы упираетесь, да еще хотите избежать наказания! Эго вы считали нас ни на что не годными, собирались заморить голодом в мечети, для вас мы что грязь! До вас все еще не доперло, что вы живы до сих пор только потому, что никчемные Гегру за вас заступились! Собирались выбросить нас, словно дохлых псов, да? Аре [32] , ну и дураки вы все! Только даже нам ясно, что палатку подожгли те, кого вы в нее не пустили! Да-да, ваши братья и сестры хинду! Вам,

видите ли, их жалко, вы их обидели! А нас вы пожалели тогда? Хотите верьте, хотите нет, но подожгли палатку ваши друзья-пандиты, они спят и видят, как бы вас всех тут разложить и зажарить с корочкой, как кебабы по-сикхски!

32

Аре— восклицание, выражающее возмущение, горе или восхищение ( хинди).

— Он прав, — вдруг подал голос Хашим Карим, чем чрезвычайно удивил свою мать.

— Может, так оно и есть, — поддержал его брат Хатим. — Большой Мисри особо любил смотреть телевизор, а он, как мы знаем, обид не прощает.

В Кашмире по весне, когда деревянные постройки и ограды требуют особого внимания, плотник всегда найдет себе работу, и потому Большой Мисри был одним из немногих пачхигамцев, кого не затронул всеобщий экономический упадок. С сумкой плотницких инструментов он колесил по дорогам на маленьком мотороллере и часто, подъезжая к уединенной рощице у Мускадуна, перед поворотом к родной деревне, снимал свою сумку и принимался танцевать.

Он полагал, что актерский коллектив деревни явно недооценивает его хореографические способности и что он может подпрыгивать и крутить пируэты не хуже любого профессионала. Абдулла Номан, правда, мягко, но решительно объяснил ему, что публика еще не готова к лицезрению подпрыгивающего гиганта, и потому Большой Мисри вынужден был удовлетворять свою страсть к высокому искусству без широкой аудитории, наедине с самим собою. При этом он часто танцевал с закрытыми глазами, представляя себе восхищенные лица зрителей, которых был лишен. В свой последний день жизни он прыгал и кружился в тяжеленных армейских ботинках, когда вдруг услышал насмешливые хлопки. Он открыл глаза и, увидев обвешанных оружием братьев Гегру, понял, что его час настал. За голенища высоких ботинок у Большого Мисри всегда было всунуто по ножу, поэтому он упал на одно колено и стал просить о пощаде самым что ни на есть жалким, дрожащим голосом. Как он и рассчитывал, это вызвало у братьев приступ безудержного веселья. «Я мог бы стать не только великим танцором, но и актером», — промелькнуло у него в голове, и в тот же момент, пока братья сотрясались от хохота, он выхватил оба ножа и метнул их. Абдулкаламу нож вошел в горло. Аллауддину — в левый глаз, они свалились с лошадей, и дальнейшие события развернулись уже без их участия. При виде поверженных братьев ошеломленный Аурангзеб едва не позволил задушить себя. Великан Мисри совершил свой самый длинный в жизни прыжок, и его простертые руки уже готовы были сомкнуться на горле последнего из Гегру, когда тот выпустил сразу две очереди из АКМ-47 прямо ему в лицо. Плотник был уже мертв, когда, падая на Аурангзеба, сшиб его на землю и сломал его хилую шею. Тою же ночью, когда мертвого Мисри обнаружили лежащим поверх тела Аурангзеба, словно они были любовниками, совершившими акт добровольного ухода из жизни, а рядом еще два трупа, Зун Мисри поднялась на горный луг возле Кхелмарга, подошла к его краю, где росла единственная на всем высокогорье роскошная чинара, и повесилась. Ее нашла Бунньи Номан и сразу поняла смысл этого своеобразного прощального послания своей лучшей подруги: всех их ждет последняя беда, и пощады не будет никому.

Раздумывая о том, что скоро ему стукнет пятьдесят девять, генерал Хамирдев Сурьяван Качхваха наконец осознал, почему он до сих пор не женился: все дело в том, что вот уже почти тридцать лет место его жены занимал Кашмир. Больше чем полжизни он отдал этой неблагодарной, коварной стране-горбунье, для которой неверность была делом чести, а неподчинение — стилем жизни. Это был брак без любви. Терпение его лопнуло. Пора с ней покончить раз и навсегда. Пора показать этой мрази, кто в доме хозяин. И развестись.