Клоун Шалимар

Рушди Ахмед Салман

В качестве улики Тиллерман представил суду пять сотен писем, направленных обвиняемому госпожой Индией Офалс, она же Кашмира Офалс.

— Эти письма явно свидетельствуют о намерении проникнуть в подсознание узника и мучить его по ночам. Известно, что одна из близких миссис Офалс особ, родом из СССР, открыто называет себя колдуньей и является членом Ассоциации ведьм. Это может подтвердить и бывший сосед миссис Офалс, проживавший в одном с ней доме на Кингз-роуд, господин Каддафи Анданг.

— Означает ли ваше заявление, мистер Тиллерман, — вопросил судья Вайсберг, глядя поверх очков, — что вы верите в колдовство?

Уильям Тиллерман в свою очередь тоже глянул поверх очков на судью и изрек:

— Нет, сэр, не означает. Однако здесь, в зале суда, не имеет значения, во что верите вы или я. Важно, что в это верит мой клиент. Заранее прошу извинения за то, что может показаться уважаемым коллегам игрой на зрителя, но, по моему глубокому убеждению, это есть доказательство чрезвычайно легкой внушаемости моего клиента. Защита намерена вызвать в качестве свидетеля представителя внешней разведки. Он подтвердит, что в течение многих лет мой клиент находился в целом ряде мест, известных как школы терроризма и центры психологической обработки, и, по нашему убеждению, в момент убийства посла Максимилиана Офалса уже был неспособен отвечать за свои действия. Его собственная воля была полностью подавлена различными методами воздействия: вербальными, механическими и химическими. С помощью этих методов ослабили осознание им себя как независимо мыслящей личности и превратили

в род ракеты, нацеленной на конкретное сердце, и в данном случае это оказалось сердце одного из наиболее выдающихся борцов с террором. Можно сказать, что моего клиента превратили в маньчжурского кандидата [42] , в зомби, если угодно, в машину для убийства. Защита выдвинет тезис, что убийство могло быть совершено по приказу неизвестного лица — манипулятора, кукловода, находившегося в то время в другом месте. После соответствующей психологической подготовки кукловоду вовсе не обязательно лично встречаться со своей «куклой». Команду можно передать просто по телефону, условный рефлекс сработает при употреблении какого-нибудь самого обычного слова, ну не знаю, скажем «банан» или «пасьянс». Я не уверен, господин судья, помните ли вы тот, тридцатилетней давности фильм с похожей ситуацией. Если он вам неизвестен, мы без труда могли бы запустить его прямо сейчас.

42

«Маньчжурский кандидат» — фильм режиссера Дж. Ф. Хаймера (1962) с Ф. Синатрой в главной роли; в 2004 г. Дж. Деми снял ремейк этого фильма.

Судья Вайсберг заметно посуровел:

— Никому в этом зале не придет в голову подозревать вас в желании играть на публику. Что же касается упомянутого вами фильма, то да, я его видел и уверен, господа присяжные прекрасно поняли, что вы имеете в виду. Однако прошу не забывать, что здесь слушается дело об убийстве, и я как председатель не допущу, чтобы суд превращался в кинозал!

И все же вступительная речь Тиллермана с намеками на элементы внушения приковала к процессу над клоуном Шалимаром внимание всей страны. Успевшего стать классикой «Маньчжурского кандидата» показали по всем телеканалам, и пошли разговоры о его ремейке. Подрыв башен-близнецов с использованием самолетов, палестинские шахиды, а теперь еще путающая возможность того, что где-то в толпе рядом с тобою может находиться дистанционно управляемый человек-автомат, готовый поразить любую цель, когда по телефону ему скажут невинное слово «банан», — все это складывалось в сознании людей в некое новое логическое построение, основанное на полном отсутствии всякой логики. Тиллерман уловил это настроение в глазах присяжных и даже речь государственного обвинителя использовал в поддержку своей позиции. Сторона обвинения не стала опровергать утверждение, что Шалимар — террорист, что он находился в подозрительных местах, где нехорошие люди занимались нехорошими делами, и что он, Шалимар, под разными именами принимал активное участие в реализации их планов. Все это так. Однако в данном случае, настаивали обвинители, высока вероятность того, что преступник действовал на собственный страх и риск, поскольку убитый соблазнил когда-то его жену. Стоило Джанет Миенткевич выдвинуть этот тезис об убийстве на почве ревности, как тут же по поскучневшим глазам присяжных она поняла, что банальная правда показалась им куда менее захватывающей, чем параноидальный сценарий Тиллермана, который настолько вписался в картину недавних событий, что присяжным, несмотря на внутренний протест, больше верилось в него; хотелось верить, будто мир стал таким, каким изобразил его Тиллерман, хотя никто из них на самом деле этого не желал.

— На этом мы можем здорово погореть, — поделилась Джанет своей тревогой с Танидзаки после очередного заседания.

— Ничего, положись на закон и делай свою работу, — отозвался тот. — Тиллерман — это тебе не Пери Мэйсон с его трюками, и мы не на телешоу.

— Вот тут ты не прав, — вздохнула Джанет, — нас показывают по телевидению. Но все равно спасибо за поддержку.

Там у них в Гималаях, господа и дамы, — идет настоящая грызня между отрядами индийских вооруженных сил и фанатиками, засылаемыми из Пакистана. Мы направили туда людей для выяснения всех деталей, и эта информация сейчас у нас на руках. Хотите узнать получше о моем клиенте — мы вам эту возможность предоставим. Мы намереваемся привести документальное подтверждение того, что его родная деревня была сожжена дотла; что к ногам его матери кинули мертвое тело одного из ее сыновей с отсеченными руками; что затем его мать была изнасилована и убита, как и его отец. Наконец, они убили и его любимую жену, лучшую танцовщицу труппы и, возможно, самую красивую женщину Кашмира. Не думаю, уважаемые господа присяжные, что вам потребуется особый психоаналитический тест, чтобы понять и признать, что подобная трагедия способна сокрушить даже самого лучшего из нас. А мой клиент — он был именно таким, самым лучшим: самым искусным канатоходцем, комическим актером, акробатом-виртуозом, своего рода кашмирской знаменитостью. И вот всего за один день весь его мир, а вместе с ним и его рассудок были разрушены до основания. Именно подобные люди и становятся легкой добычей кукловодов. Вместо превращенной в осколки картины мира точно рассчитанными мазками ему рисуют другую, новую.

Как выражается один из героев фильма, который его честь господин Вайсберг запретил вам здесь смотреть, «ему там не только промыли мозги, но еще и подвергли их химчистке». Перед вами, господа, человек, переживший кровавое преступление, учиненное над всеми, кто был ему близок и дорог. Он был лишен возможности за него отомстить, и это отняло у него рассудок. А когда человек лишается рассудка, иные силы с легкостью проникают в его мозг и распоряжаются им по своему усмотрению. Эти силы нацелили сжигавшую его жажду мщения на нужную им точку на земном шаре, и это оказалась вовсе не Индия, а Америка. Это мы.

Ларри Танидзаки как в воду смотрел. «Маньчжурская защита» лопнула словно мыльный пузырь в тот день, когда очередь для дачи показаний дошла до Кашмиры Офалс. Принудительный вызов свидетеля чреват неожиданностями, и решение Тиллермана задействовать дочь Офалса, по мнению Танидзаки, лишь подтверждало, насколько зыбкой была задуманная им конструкция. Кашмира, подвергнутая Джанет Миенткевич пристрастному допросу, раскрыла перед ней то, о чем не обмолвился в беседе с адвокатом клоун Шалимар, то, что не обнаружили тиллермановские гонцы, посланные на место событий, то, чего не знали пачхигамские каратели и о чем семья Ямбарзалов никому не рассказывала. Коротким своим заявлением, которое было произнесено бесстрастным тоном палача, она в один миг развалила всю защиту.

— Моя мать погибла совсем иначе, — сказала Кашмира. — Она умерла, потому что человек, убивший моего отца, отделил от туловища ее прекрасную, гордую голову одним ударом ножа.

Она обернулась, посмотрела на Шалимара, и он понял без слов смысл ее взгляда: «Вот теперь я тебя убила. Моя стрела пронзила тебе сердце, и я довольна. Когда тебя будут казнить, я приду смотреть, как ты умираешь».

После объявления приговора

клоуна Шалимара сразу же перевезли в Сан-Квентин, центральную тюрьму штата Калифорния, где был специальный блок для смертников. Как и в самом начале процесса, это перемещение сопровождалось чрезвычайными мерами предосторожности. Его везли не в обычном тюремном фургоне, а опять в бронированном лимузине с конвоем из одиннадцати автомобилей, в окружении мотоциклистов на дороге и вертолетов над дорогой. Этот кортеж, двигавшийся на север мимо застывших в цементном безмолвии колоколов по старому тракту Камино Реал, напоминал собой отъезд в изгнание какого-нибудь монарха вроде Наполеона Бонапарта, когда его конвоировали к месту вечной ссылки на остров Святой Елены. Все двадцать четыре часа пути клоун Шалимар оставался абсолютно безучастным к тому, что происходило с ним и вокруг него. Тюремное заключение уже успело наложить на него свой отпечаток: лицо утратило яркость красок, кожа обрела нездоровый землистый оттенок, волосы выцвели и поредели. Он не вступал в разговоры с охранниками, сидевшими рядом и напротив, — обратился к ним всего один раз, попросив глоток воды. Пока он проходил процедуру зачисления — пока его фотографировали, брали отпечатки пальцев, выдавали одеяло, синюю тюремную форму, — а затем, закованного в цепи, сопровождали в так называемый ЦА — центр адаптации, он производил впечатление человека, примирившегося с судьбой. В центре адаптации у него отобрали все личные вещи, оставив лишь карандаш, лист писчей бумаги, расческу и кусок мыла. Ему выдали зубную щетку с обрезанной ручкой и зубной порошок, заперли в клетку, где, раздетого догола, подвергли обычной в подобных местах процедуре досмотра — проверяли, нет ли чего лишнего в одном из «выхлопных отверстий» («Сделай улыбочку!» — приказал ему один из охранников, а когда он не понял, тот ухватил его за шею и согнул в дугу, чтобы ему обследовали задний проход). На него снова надели наручники, провели через рамку металлодетектора и повели к камере. Охранник назвал номер, дверь с пневматическим замком, шипя, отворилась и так же, шипя, закрылась, когда он вошел внутрь. Приоткрыли оконце для подноса с едой, Шалимар просунул туда руки, и с него сняли наручники. Все это он выполнил без единого слова протеста. С самого начала он поразил охранников своей отрешенностью. «Как будто в это время он находился где-то на другой планете», — рассказывали они. Уже много позже, после того как он осуществил свой невероятный побег, тюремщики говорили о нем чуть ли не с уважением. «Тут как с летающими тарелками, — повествовал один из них впоследствии, — ты в них не веришь, пока сам не увидишь. Только я и мои коллеги видели всё собственными глазами».

Б о льшую часть приговоренных к смертной казни направляли в восточный блок или в северный сектор, где, собственно, с самого основания тюрьмы и были расположены камеры для смертников и сама газовая камера. Однако тех, кто проходил по классификации «Б», то есть членов бандитских группировок, замешанных в убийствах на территории тюрьмы, тех, кого их же дружки горели желанием побыстрее отправить на тот свет, вынуждены были содержать в центре реабилитации, где на трех этажах размещалось около сотни одиночных камер. Классификационный комитет решил, что клоуна Шалимара следует причислить к группе «Б» из-за большого количества враждебно настроенных по отношению к нему людей среди узников. В северном секторе содержалось около тридцати пяти смертников, в восточном блоке их было более трехсот, так что избиение и изнасилование считались там делом обычным, а оружием могло стать все что угодно, хоть тот же огрызок карандаша, с помощью которого легко выдавливали глаз. В тюремный двор на прогулку людей выводили группами человек по шестьдесят — семьдесят, и это время считалось в тюрьме самым опасным: если начиналась драка и охранники открывали сверху стрельбу, то всегда был риск, что тебя заденет пулей, срикошетившей от стены. Условия содержания смертников в ЦР были далеко не лучшими даже по местным стандартам, однако клоун Шалимар долгое время отказывался от прогулок в тюремном дворе; оставаясь у себя в камере, он делал отжимания на полу или же час за часом посвящал отработке плавных, похожих на танец движений, а то и просто сидел с закрытыми глазами, скрестив ноги и положив на колени руки ладонями вверх.

Его камера была длиной в десять футов и шириной в четыре. Там помещались цельнометаллическая кровать, а также раковина и унитаз, тоже из нержавеющей стали. Два раза в месяц ему выдавали писчую бумагу, туалетную бумагу, мыло, карандаши. Чашки не полагалось. На завтрак ему ежедневно приносили емкость с молоком, а если он хотел кофе, то должен был просунуть эту емкость в оконце, и тюремщик наливал кофе туда. Иногда раздатчик нарочно или по недосмотру плескал горячую жидкость мимо, прямо на руки Шалимара, но тот ни разу не вскрикнул. Сотня приговоренных к смерти наполняла центр реабилитации своими голосами, запахами, шумом. Люди вопили, ругались, выкрикивали непристойности, но все они были в какой-то степени философами и во что-то верили, а многие даже пели: «Скоро станут дни светлее, мы грозу преодолеем!» Были и другие, они говорили быстро, ритмично, в своеобразном темпе тюремного рэпа: «Туда-сюда я шагаю прямо, чтобы не думать, жгу времени динамо, мрак сменяет ярчайший из дней, холод пробрал меня до костей». Многие общались с Господом Богом гимнами: «В новом дому мне одному жизнь теперь, увы, коротать! Но верю в душе — ты со мной, Иисус, ближе друга мне не сыскать!» Клоуну Шалимару был предоставлен лишь этот довольно скудный выбор способа существования, но он не вопил, не пел, не сыпал словами в стиле рэп и не взывал к Господу. Он принял все, что выпало на его долю, включая и отказ от него Тиллермана. Тот бросил его и ушел, а Шалимар молча слушал голоса из одиночных камер: «Четыре с половиной года — понимаешь? — четыре с половиной года у меня ушло, только чтобы найти адвоката, который согласился бы апелляцию подать». Кто-то кричал про пять с половиной лет; кому-то приходилось добиваться справедливости, как они говорили, девять или даже десять лет, — ведь многие из узников так и не желали признать себя виновными; многие серьезно занимались здесь статистикой, например подсчитывали процент официально признанных судебных ошибок. По их мнению, этот процент среди приговоренных к смертной казни был высок, гораздо выше, чем среди прочих категорий узников, так что, если твердо верить, Господь, глядишь, и смилуется и пошлет тебе помощь свою, но пока суд да дело, надо просто ждать, набраться терпения и надеяться, что не твой номер выкликнут, когда какой-нибудь из вновь избранных, дорвавшихся до власти губернаторов пожелает на радостях зажарить на газу одного из осужденных на смерть.

Кто-то из предшественников Шалимара оставил на стене камеры химическое уравнение: 2NaCN + H ₂S0 ₄= 2HCN + Na ₂S0 ₄. Он догадался, что оно, собственно, и являло собой его смертный приговор. «Тебе, красавчик, десять лет ждать не придется, — издевательским тоном заметил ему один из тюремщиков, — по нашей информации, браток, тебя попросят поторопиться».

Информация оказалась, мягко говоря, неточной. Месяцы перетекали в годы, вот их уже стало пять, а потом и больше пяти — проползло две тысячи вонючих дней. Тюрьма обветшала, и обитатели ее тоже. Во время очередного урагана с наружной стены стали осыпаться камни, и несколько охранников и заключенных получили травмы. Люди в камерах смертников дряхлели и болели; кого-то из них зарезали, кого-то забили насмерть, кого-то пристрелили. Помимо уравнения, начертанного на стене камеры Шалимара, здесь была еще масса других способов умереть. Через три года заключения клоун Шалимар согласился выходить на прогулки. Он пошел на то, чтобы его раздели, обыскали и выпустили во двор в трусах и майке, а там — была не была — как сложится. В первый же день люди небольшими группами стали понемногу приближаться к нему, меряя его враждебными взглядами. Он постарался не встречаться глазами ни с кем из них. Прислонившись к стене, он взглянул вверх, на упершуюся в небо трубу газовой камеры: через трубу после очередного исполнения приговора цианистый водород выпускали в атмосферу. Он отвел глаза.